был не лучше: предатель и бунтарь, ради Богини Чудовищ поднявший меч на своего брата и выступивший против Небесного Царства и его устоев. Идеальный, правильный Фэн Лэйшэн, всегда безукоризненно исполнявший все предписания и стоявший на страже закона. По уши влюбленный в меня, он по-другому относился к долгу и выбору – считал, что может предать всех, но не меня. И я благодарна ему за такой поступок. И теперь понимаю: тогда, в тюрьме, перед появлением Хушэня, мне не сон приснился, а всплыла из глубин памяти одна из болезненных сцен моего прошлого. А сейчас, вступая в обитель сна Фэн Лэйшэна, я будто досматриваю тот отрывок до конца.
В ту ночь в своей спальне, где до этого – я знаю точно – не бывала ни одна женщина, он прижимал меня к себе и клялся в вечной любви. Мы оба были перепачканы кровью и сажей, гладили друг друга по лицам, смотрели глаза в глаза и не плакали. Просто не умели. Ни он, ни тем более я. Истерика была внутри – билась, бушевала, раздирала нас. Мы оба понимали, что проиграли, и пути назад уже нет.
В это мгновение мы не чувствовали себя древними богами, скорее юными влюбленными, которых загнали в угол. Тогда я первой поцеловала Лэйшэна – он бы не посмел сам. Для него я всегда была богиней, перед которой должно преклоняться, за которой – целовать следы. А коснуться ее губ, ее тела – это почти святотатство. Но он позволил себе забыться и отдаться чувствам.
У той меня, великой Дайюй Цзиньхуа, этот трепетный мальчик не был первым, ведь та я пришла в мир на тысячелетия раньше него. Но он определенно был самым нежным, самым страстным, самым безумно влюбленным! Его девственная спальня наверняка до сих пор хранит отголоски моих стонов. Как и моя память.
Только вот тело… Это тело знает лишь одного мужчину. Но помнит и другого – того, кто пронзил сердце отравленным кинжалом. Оно помнит сладкую боль познания и горькую – разочарования. И не желает повторить последнее.
Впрочем, Фэн Лэйшэну сейчас явно не до повторений – лежит на кровати бледный, с посиневшими губами, весь в окровавленных бинтах. Он терпеть не может, когда другие видят его слабость. Но я – не другие и прекрасно знаю, каков Владыка Ночи на самом деле, во всем своем блеске и величии, ибо знавала его в лучшие времена. Мое уважение к нему неизменно. Просто сейчас приправлено злостью.
Кидаюсь к его постели, опускаюсь на вышитую золотом подушку, что брошена рядом на пушистый ковер, – Лэйшэну все эти вещи не нужны, наверняка велел положить для меня. Ага, корчась от боли, харкая кровью – но сначала для меня. У-у-у! Убила бы!
Сжимаю его ладонь – совсем ледяная. Длинные ресницы трепещут, глаза распахиваются. Несколько мгновений он смотрит на меня неосознанно, а потом дергается, пытаясь изобразить поклон.
– Так! – вскипаю я. – Еще раз сделаешь попытку выразить почтение, я тебя поколочу! Не посмотрю на твои раны! Клянусь!
Лэйшэн слабо улыбается, тянет к себе наши сцепленные руки и прижимается к тыльной стороне моей ладони щекой.
– Сюли… – нежно шепчет он, и я вырываю свою руку, трясу ее – хоть он и болен, хватка о-го-го. Как пальцы не переломал?!
– Сколько раз просила не называть меня этим именем?
Лэйшэн закрывает глаза и горько усмехается.
– Только Сюли любила меня, – говорит тихо. – Цзиньхуа не принадлежала никому, Ю выбрала брата.
– А Сюли, – безжалостно чеканю я, – ту, которая любила только тебя, ты убил.
– И никогда не прощу себе это, – произносит он, и его ненависть к себе обжигает меня.
Мне трудно представить, каково это – жить непрощенным, таскать на плечах непомерный груз вины.
– Если бы ты только знала, как я был счастлив, когда вместе с ней произносил клятвы Небу и Земле. Несколько мгновений абсолютного ослепительного счастья. Несколько мгновений, за которые перед глазами пронеслась целая жизнь – наша с ней. Та, где у нас уютный дом, полный музыки и смеха. Где резвятся наши дети – два мальчика и прелестная девочка. Где мы стареем вместе и умираем в одной постели, держась за руки и улыбаясь друг другу. Уходим без сожалений. Чтобы пройти вместе еще через множество воплощений. Жизнь, за которую я отдал бы тысячелетия своего никчемного бессмертия. Но, видимо, я слишком многого захотел, да, Цзиньхуа? Или мне звать тебя Ю? Кто ты теперь? Кто ты для меня? Кто я для тебя?
– Ты тот же, кто и прежде, – усмехаюсь я и смахиваю слезы. Кажется, за тысячу лет среди смертных я научилась плакать. – Глупый, невыносимый, невероятно занудный Фэн Лэйшэн – тот, кого мне хочется убить. Но при этом он слишком дорог мне, чтобы я могла его потерять.
– Но ты не любишь меня, ведь так?..
Мотаю головой.
– Люблю, идиот, очень люблю. Просто не так, как бы тебе хотелось. Не так, как Пепла. То, что я чувствую к тебе, сложнее и глубже. Но… я не желаю тебя. Когда была Жу Сюли – желала, теперь – нет. Прости.
– Не извиняйся, – Лэйшэн улыбается так светло и чисто, что у меня начинает щемить сердце, – я, кажется, тебе уже говорил: ты и брат – единственные, кто бесценен для меня. Я не могу потерять ни одного из вас. И сейчас понял: если вы будете счастливы – значит, и я буду.
Я фыркаю:
– С чего ты решил, что я буду с ним? Он всего лишь мой страж. Разве такой достоин великой Дайюй Цзиньхуа, Богини Чудовищ?
Фэн Лэйшэн усмехается:
– Ты хотя бы себе не лги, хорошо? Я видел вас сегодня. Вы светитесь рядом. И брат любит тебя, всегда любил…
– Да, именно поэтому наложил на меня Печать и отправил на перерождение, – не без ехидства произношу я.
– У него не было выбора.
Вскидываю брови.
– Это что, ваше семейное выражение?
– Нет, это наш семейный приоритет. Поэтому прошу – не разбей ему сердце.
– Я – ему?! – Хочется истерически расхохотаться. То есть он со своим досточтимым братцем превратили великую богиню в ничтожество, а сердце, видите ли, разбивать буду я! Где справедливость?
Лэйшэн, кажется, удивлен моим возгласом:
– Конечно! Он же тебе просто не способен – великий Бай Гаошан совершенно беспомощен в любви.
– А ты-то?
– Речь не обо мне, – отрезает Владыка Ночи и вдруг подается вперед. Он буквально впечатывает свою ладонь в мой затылок, тянет к себе и впивается в мои губы диким, обжигающим поцелуем.
Я машу руками, извиваюсь, отталкивая
