перемешалось там, внутри её головы. Все сложнее становилось различить фантазии и правду…
Звучно скрипнула половица. Настя застыла на месте. Казалось, мало что способно бы было вообще напугать сильнее безликого образа сестры, насаженной на кол… Но Настя была из ужасно пугливых.
Половица скрипнула снова. Не под её ногами. Нет, она-то ведь стояла на месте. У неё за спиной.
Пламя, сбежавшее вниз по спичке, обожгло пальцы приютской, и она инстинктивно их разжала. Обугленная щепочка полетела на пол, оставив в воздухе дымную дорожку. Приютскую окутала чернота.
– Попалась! – острые пальцы больно впились между рёбер, и Настю обдало жаром прежде, чем она успела даже сообразить, кому принадлежит голос.
Взвизгнув, она отшатнулась, врезаясь в затянутый паутиной стул, и тот с грохотом перекатился на бок. А по чердаку разошёлся лающий и громкий смех.
Настя, скривившись, схватилась за ногу.
– Ты и-идиот?! – она судорожно хватала губами воздух, вытаращившись на истерично хохочущего Александра. – Идиот?!
Мальчишка пятился, давясь смехом, пока не налетел спиной на подоконник. Удар выбил из его груди лёгкий свист. Настя обняла себя руками, чувствуя, что всё ещё не может дышать. Её всю колотило.
– Я же пг'осила, – к горлу подступил ком. – Я же всех вас пг'осила!
– Видела… виде… видела… ах-ха-а… Видела бы ты своё лицо… – с трудом выдавил Александр, не способный справиться с приступом хохота.
– Я говог'ила, меня нельзя пугать! Не нужно!
Её голос исказили слёзы. А мальчишка закрыл лицо руками, пытаясь успокоиться.
– Ну всё-всё, прости, – Александр, отсмеявшись, опустил голову, и светлая чёлка занавесила глаза. – Я здесь уже столько времени торчу, что когда ты пришла, просто не мог не, ну знаешь…
Настины кулаки сжались.
– Ну прости, эй… Ну ты серьёзно?
– Я же пг'оси-ила, – лицо её скривилось. Казалось, ещё чуть-чуть – и она по-настоящему разрыдается. – Ты вообще в своём уме? После всего, что здесь было…
– Я же сказал: прости, – Александр по-детски насупился, засовывая руки в карманы. – Это просто шутка. Я не думал, что ты…
– Не смей! – рявкнула она.
Лицо Александра комично вытянулось. Настя прикрыла глаза и сглотнула. Склизкий тяжёлый ком не исчез совсем, но дышать постепенно становилось легче. Губы заметно дрожали, и она на мгновение крепко сжала их. Затем открыла глаза и, шагнув к Александру, тихо сказала:
– Не подходи ко мне.
– Эй, – приютский ещё сильнее сдвинул брови. – Да ладно тебе… Не можешь же ты разобидеться на такую…
Он осёкся, ведь она совсем его не слушала.
Девчонка молча прошла мимо – к двери. Задела туфлей ведро, а то отозвалось гулким звоном. Она будто и не заметила.
– Ну хорош! – раздражённо воскликнул Александр. – Настя!
Она не ответила, навалившись всем весом на тяжёлую латунную ручку.
– Это просто шутка! – раздался ей вслед рассерженный голос мальчишки. Но Настя всё в том же безмолвии вышла на лестницу. – Ну и дура!
Дверь за ней захлопнулась. Настя ускорила шаг. Страшно хотелось табака.
* * *
Приютская и сама не поняла, когда белобрысый забияка, чьи брови были такими светлыми, что казалось, будто отсутствуют вовсе, перестал быть для неё просто приютской шпаной. Из тех, кого видишь круглые сутки: в классе, на прогулке, на обеде – спасибо что хоть не в спальне! – тех, от кого уже просто тошнит.
Он не казался ей изначально каким-то особо красивым – вечным шкодливым прищуром напоминал голодного ли́са. Александр мало чем отличался от других беспризорных мальчишек – худых, дёрганых, угловатых. Он всегда был таким… совершенно обыкновенным. А затем просто… перестал таковым быть.
Сначала они с Маришкой смеялись над ним. Над его несуразной журавлиной походкой, желанием поумничать на уроках… Но чем дальше, чем больше они – все они в их треклятом приюте – менялись, взрослели, тем чаще смотрели друг на друга совсем по-иному.
Александр больше не был дёрганым, угловатым и несуразным. Его лицо, всё ещё напоминавшее лисью морду, вдруг стало… каким-то породистым. Барским.
Наверное, это не случилось, конечно, за день или два, но… Просто в какой-то миг приютская поняла, что…
Настя тряхнула головой. Она не собиралась сейчас о нём думать!
Когда она свернула в коридор к спальням – тот был пуст. Странно, куда все могли вдруг подеваться? Здесь была ведь вся их шальная братия, она прекрасно могла это слышать, пока корячилась на лестнице.
Впрочем, какая разница?
Настя шла по узкому коридору своим быстрым пружинистым шагом – будто вприпрыжку, как ехидничала Маришка. Маришка. Её тоже здесь не было. Додумалась наконец со всеми помириться? Или отсиживается в спальне? Настя больше склонялась ко второму.
Их с ней дружба началась престранно… За обеденным столом. Насколько Настя могла судить, к её прибытию в приют Маришку не особенно жаловали. Настя помнила, как её это удивило тогда. Но совсем не удивляло сейчас.
Из них всех – серых и каких-то безликих от тяжёлого прошлого и приютской жизни – Маришка Ковальчик казалась самой живой. Витавшая в своих мыслях, выдумывавшая небылицы так же легко, как дышала, она бы должна была быть всеобщей любимицей, сказочницей, помогавшей остальным ненадолго сбежать от реального мира. Быть может, потому-то они вообще-то и подружились – необъятная Маришкина фантазия окутывала и обволакивала Настю, помогая забыть всё то, что хотелось забыть. Ах, эти её чудесные придумки…
Им было так легко вместе, так просто сбежать и спрятаться в этих выдумках… Но Маришка слишком часто завиралась. Слишком много лгала. И эта толстенная, непроходимая стена из вранья заслоняла ото всех настоящую Ковальчик. Её за ней было почти не разглядеть. И Маришку вполне закономерно недолюбливали за эти фантазии. И именно из-за Насти, только из-за Насти – и обе девочки отлично то знали – подружка обрела в их тесном, озлобленном сиротском кругу хоть какой-то вес. С ней начали считаться. Более или менее.
А уж когда на неё стал обращать внимание Володя – не так, как прежде, и Настя сразу это заметила…
Володя сперва Маришку уж совсем недолюбливал. Она всё противилась и противилась его правилам, но потом… Потом всё немного переменилось. Его будто бы перестало это раздражать. Быть может, даже наоборот. И для Маришки всё стало совсем хорошо, разве что некоторые девчонки по-прежнему её недолюбливали, пуская глупые слухи.
И как же расточительно было бы всё это вдруг потерять. И из-за чего? Опять из-за вранья и жажды внимания.
Настя полагала, что и сами все эти выдумки – тогда, изначально – появились именно из-за этого. Маришке очень не хватало внимания. У Насти же обрести всеобщую любовь получилось как-то сразу. И она знала, конечно, что являлось
