раскладе была лишней. Счастье, что Максим сумел во всем разобраться.
Теперь я должен поблагодарить Вас, Игорь Валерьевич. Мы Вас сразу с Лехой узнали. Вы тогда тете Симе денег для нас оставили, а она часть налички отдала нам, чтобы купили себе, что хочется. Мы тогда с Лехой десять кило гречки купили и килограмм леденцов. Вот житуха была, тетя Сима еще где-то тушенки достала… Уткина нас не слишком баловала, голодно было.
И еще, что хочу сказать. После визита Игоря Валерьевича к нам в интернат приехала народная артистка Степанида Кузьминична Веселова, без предупреждения приехала. Она такой скандал закатила, когда наш обед увидела! Директрису потом посадили, Леху – в художку отправили, а меня – в спортивную школу. Вся наша жизнь в лучшую сторону повернулась. Мы ни при каких условиях ни тебе, Максим, ни Веронике ничего плохого сделать не могли.
– Мать после визита к Вам в интернет сразу к министру поехала, – с гордостью уточнил Григорий Антонович. – Она, когда надо, умела ногой дверь в любой кабинет открыть, все же была депутатом Верховного Совета и любимицей всей страны. Попробовали бы Вашу директрису не посадить.
– Великая была женщина, – продолжил Володя и помолчал. – У меня, пожалуй, все. Вроде сказал все, что мы наметили. У нас, Максим, осталось к тебе только два вопроса. Первый: как ты обо все догадался? И второй: существует ли наследство на самом деле? Нашлись ли документы?
– На первый вопрос ответить просто. Знаешь, с самого начала мне не давали покоя несколько фактов. Во-первых, как такое могло случиться, что после революции, в период уплотнений и прочей ерунды, громадный дом Потаповых остался практически в собственности двух братьев – Николая и Алексея? Во-вторых, в архиве есть два документа о передаче Потаповыми одного и того же серебряного сервиза государству: один раз после революции, а второй раз – уже во время Отечественной войны. Было еще кое-что. Первый раз, как я тебя увидел, помнишь, мы с дядей Лешей встретили тебя на станции, мне бросились в глаза твои глаза. Извини за тавтологию. У тебя глаза угольно-черные, редкие, а потом я пошел в музей и увидел точно такие же глаза у Иванова. Вроде ерунда, но я на всякий случай портрет Иванова сфоткал и попросил Серегу убрать шрамы с лица революционера. Серега убрал, и перед нами с Вероникой предстал постаревший Сергей Потапов. Все стало ясно, только были нужны документальные доказательства. Фотку к делу не пришьешь. Не знаю, можно ли по генетическому тесту отследить, что мы с тобой родственники, но все же нужно был что-то более веское. Я предположил, что доказательства есть, но они где-то хорошо спрятаны. Никаких указаний на тайник в архиве Потаповых я не нашел. Но должно же было что-то быть, черт возьми, причем в идеале на самом виду. Я осмотрелся и обратил внимание на портрет братьев. Там присутствуют три, казалось бы, ненужных предмета: часы, чучело утки и электрофорная машина. Легче всего что-то спрятать в электрофорную машину. Мы проверили, и моя гипотеза подтвердилась. Кроме брильянтов, мы нашли письмо Иванова. Думаю, что Вероника прочтет текст письма лучше.
Вероника принесла несколько листов бумаги.
– Извините, это копии, оригиналы мы убрали в сейф. В банке, как ее, Максим? Да, лейденской, мы наши два документа. Первый, нотариально заверенный, содержит признание Семена Иванова, что на самом деле он Сергей Потапов. Во втором документе – автобиография Сергея и, если хотите, обращение к его потомкам.
Дорогие мои дети, внуки, братья и сестры, я, Сергей Потапов, пишу Вам это письмо на закате своей жизни. Видел я на своем веку много чего плохого и чего хорошего. Жизнь прожил честно, так, как меня учил дед, Афанасий Петрович.
На фронт Первой мировой я попал совершенно зеленым мальчишкой, всей душой желая служить царю и Отечеству. Что я увидел на фронте? Много чего, что и вспоминать не хочется. Больше всего меня возмущало хамское отношение офицеров к простым солдатам, которые отдавали жизни, участвуя в бездарных операциях, придуманных штабными крысами. Я стал присматриваться к большевикам, многое в их речах мне казалось правильным. Я даже решил познакомиться с трудами Маркса, но сразу не получилось. Во-первых, была война, а, во-вторых, я дважды был ранен. После второго ранения я забыл свое имя и вообще, кто я и откуда. Писарь записал меня как Семена Иванова. Прошел примерно год, и постепенно ко мне стала возвращаться память, и однажды ночью я вспомнил все: и как меня зовут, и свою семью, и родной Потаповск. Поначалу я хотел все исправить и признаться, что я Потапов, но началась революция, и мое далеко не пролетарское происхождение могло сыграть со мной злую шутку. К этому времени я был уже на хорошем счету у большевиков. Узнать меня было совершенно невозможно из-за шрамов, обезобразивших мое лицо. Не без труда после Гражданской войны я получил назначение в Потаповск. Всей душой, как и мои предки, я хотел послужить моему городу. Время тогда было трудное: много было хорошего, но много и плохого. На плохое я старался закрывать глаза. Верил, что по мере построения социализма плохого с каждый годом станет меньше и меньше. Безусловно, меня волновала судьба дяди Коли и дяди Алекса, которые остались в городе один на один с голодом и разрухой. Пойти к ним домой я не мог из соображений конспирации, хотя только Бог знает, как мне хотелось сделать это. Однажды вместе с моим помощником я шел по улице в столовую и увидел, что навстречу мне идет сильно постаревший дядя Коля. Он прошел мимо меня, не останавливаясь, но я отчетливо понял, что он узнал меня. Помощник шепнул мне, что дядя Коля – это главная контра Потаповска. Я чуть не въехал помощнику в рожу. Хорошо, что сдержался, а то бы выдал себя. На следующий день в то же время я встретил уже и дядю Колю, и дядю Алекса. Они направлялись ловить рыбу. Я хорошо знал тайное место Потаповых, где рыба клевала через минуту, как крючок оказывался в воде. Я понял, что это именно то место, где я могу встретиться с родственниками. Я пошел на базар, купил удочку, ведро и сделал вид, что обожаю рыбалку. Прошло некоторое время, прежде чем я рискнул отправиться на встречу. Господи, какое это было счастье обнять родных мне людей! Потихонечку я решил проблемы с домом, стариков не потеснили. Оба, уже не молодые люди, самоотверженно работали на ниве просвещения. Помог я и с фамильным
