устраивала. Предложив Хомякова, Гучков сделал сильный ход. Ему нечего было возразить. У Хомякова
было свойство внушать к себе глубокое доверие. Он был авторитетен своим политическим бескорыстием и нелицеприятием, невольно покорявшим даже самых строптивых думских крикунов.
Его избрание было предрешено. Хомяков общается с прессой. Никому не отказывает. В конце октября 1907 года он дал интервью кадетской газете «Речь»:
Я не чувствую себя подготовленным к столь тяжелой и ответственной задаче, как руководство Думой. У меня и памяти такой нет, которая нужна, и опыта нет, и знакомства с процедурой мало, и я совершенно искренне отказывался от предложенной мне роли. Но раз это, по мнению моей партии, необходимо, я подчиняюсь и не устраняю себя от обязанностей.
И сразу же о том, как все-таки с этой работой справиться.
Роль председателя с формальной ее стороны довольно точно регламентирована. Что касается существа, то я считаю безусловной и первой обязанностью председателя быть выше партий и абсолютно беспристрастным. Самую широкую свободу слова он должен ограничивать, во-первых, пределами обсуждаемого вопроса, не допуская никоим образом ни малейшего отклонения от него, и, во-вторых, строгой парламентарностью выражения. Всякие некорректности должны быть тщательно устраняемы, т. к. они обостряют отношения между депутатами, затемняют дело и удлиняют прения. Ни крайние левые, ни крайние правые не должны быть допущены к философским рассуждениям и спорам, может быть, и пикантным, и в домашней жизни интересным, но в законодательном учреждении неуместным по своей бесплодности.
Очевидно, в данном случае Хомяков имел в виду вопрос о характере политической системы Российской империи. Эта дискуссия идет и по сей день. Ее можно свести к одному вопросу: была ли конституция в России после 1905–1906 годов. Хомяков на этот счет не молчит, а дает вполне определенный ответ, который был приемлем для кадетов.
Есть ли у нас неограниченное самодержавие или нет? Ведь на этот досужий спор с крайней правой ответят так, а с левой – иначе и с другой стороны. А что толку из этого постоянного спора? Каждый останется при своем мнении. Для законодательного учреждения нет никакой неясности в основных законах, о которой некоторые говорят. Прямо же ведь написано: «ни один закон не может быть издан без одобрения его Государственной Думой». Я плохой законник и в досуги свои по законам не хожу; я знаю, что наши законы последнего времени плохо редактированы и плохо кодифицированы, но тут-то ясно. Так что для Думы эти споры – отвлеченность одна, по существу не только лишняя, но и вредная, т. к. все это ведет к обострению отношений, к разжиганию страстей и к вражде.
Хомяков заявлял о себе как практик и прагматик. Главное для него – результат, а не теоретические споры. Ради пользы дела стоило идти на компромиссы и с левыми, и с правыми:
Скандалов в 3‐й Думе быть не должно. Я думаю, что члены Думы будут добросовестно заниматься делом, не исключая громадного большинства правых.
Корреспондент ставил перед будущим председателем неудобные вопросы: о каких компромиссах можно говорить, если правая Дума не готова к конструктивной работе? В конце концов верит ли сам Хомяков в возможность конституционного большинства17? Он оказался оптимистом:
Я убежден, что в Думе окажется большое конституционное большинство. Сами правые говорят, что среди них антиконституционалистов немного. Я лично не хочу ни отрицать, ни подтверждать этого, но так они говорят… Я думаю, что в конституционный центр войдут и кадеты, и мирнообновленцы, и октябристы, и даже часть правых, которых от октябристов в сущности отделяет только вопрос еврейского равноправия. А так как при этом они не отрицают необходимости облегчения еврейского положения, а некоторые стоят даже за отмену черты оседлости, то постепенно с ними сговорятся. И в Думе образуются три естественные группы: левая, центр и правая. Центр будет объединен, на первом плане, строгим признанием законодательных прав Думы и стремлением к мирному и без резких скачков реформированию русской жизни.
Отметив, что «единственное средство вывести страну из ее положения – это взяться за карандаш и работать», Хомяков сформулировал первоочередные задачи Думы:
рассмотрение бюджета во что бы то ни стало, и затем пересмотр всех законов последних лет с их хитросплетенным разнообразием. Тут и аграрные законы по 87 ст., и временные законы о свободах. При такой путанице остаться нельзя, и это нужно сделать возможно скорее.
В Третьей Думе нравы изменились. Журналисты с ностальгией вспоминали кадета Ф. А. Головина на посту председателя. Тогда, в один из весенних дней, П. А. Столыпин стоял у министерской ложи и ждал Головина, желая с ним переговорить. Головин же, не торопясь, давал распоряжения своему секретарю. И лишь после того, как Столыпин второй раз подослал чиновника особых поручений, председатель Думы без всякой спешки подошел к премьер-министру. Н. А. Хомяков вел себя по-другому. 6 ноября 1907 года во время перерыва пленарного заседания председатель стоял на трибуне. Как только он заметил государственного секретаря, тут же все бросил и поспешил к нему. Хомяков регулярно приходил в Министерский павильон после окончания думского заседания. 15 октября 1908 года, сразу после принятия нижней палатой запроса об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, Хомяков поспешил объявить перерыв и, «сойдя с кафедры, рысью пустился в павильон министров, дабы узнать, не обидится ли Столыпин…».
Такое поведение председателя можно оценивать по-разному. Пожалуй, важнее то, как сам Хомяков себя оценивал, что он рассчитывал сделать в председательском кресле. Он видел себя регентом нестройного хора. Он рассчитал достичь баланса разноречивых мнений и интересов. Это была невыполнимая задача. Конфликты случались даже в президиуме. Непростые складывались отношения с товарищами (заместителями) председателя – князем В. М. Волконским и заменившим А. Ф. Мейендорфа С. И. Шидловским. Заведовавший думской канцелярией Я. В. Глинка вспоминал, что его
неприятно поражало всегда желание Волконского затереть Хомякова. Во все выдающиеся моменты он старался выдвинуть свою фигуру. Он закрывал сессию и объявлял указ о возобновлении ее. Он председательствовал, когда проходили крупные законопроекты, он же вел заседания по общим прениям по бюджету. Но лишь только он чувствовал, что может произойти скандал, он уступал место Хомякову. Это право, присвоенное им себе в распределении председательствования, ему казалось настолько естественным, что однажды… мне пришлось быть свидетелем такой сценки. Волконский с Шидловским распределяли между собой дни председательствования на предстоящую неделю. Оказалось, что для Хомякова не было места. Стоявший тут же Николай Алексеевич сердито сказал: «А
