class="p1">– Но ты бы могла целовать его на ночь.
– И ради этого ехать пятьдесят километров!
– А ты думаешь, того не стоит?
Опять стена непонимания, опять недовольство.
Лоран не соглашалась с матерью. Оливер производил впечатление здорового и счастливого ребенка. Он рос в гармонии с природой благодаря установкам вальдорфской школы, был очень откровенным. Если бы что-то шло не так, он бы сказал Лоран. В школе их учили открытости, дети не были закрепощены. Главное, это быть самим собой. Найти себя в этом мире и жить в гармонии.
Николь жила по старинке, ей были непонятны такие отношения. Мать и сын должны жить вместе, бабушка не может заменить семью, достаточно того, что у Оливера нет отца. Она не верила в то, что и Лоран, и Оливер полностью довольны ситуацией.
Николь сама много лет назад приняла подобное решение – просто родила дочь. Это не было чем-то из ряда вон. Многие ее подруги рожали детей вне брака. Была ли она счастлива? Очень. У нее была ее дочь, ее музыка. И только много лет спустя Николь поняла, какую допустила ошибку. Она подумала о себе и не подумала о дочери. В итоге у Лоран в голове сформировалась совершенно неправильная, на взгляд Николь, схема жизни.
Лоран же так не думала. Ей казалось, что все течет разумно. У нее есть любимый сын, у мальчика есть мать, которой он гордится, которой может позвонить в любое время. Что еще нужно? Что про это думал Оливер, Лоран в голову не брала. И с тем, как к этому вопросу относилась Николь, она была не согласна.
Лоран умела отметать. Иначе бы она никогда не добилась своего нынешнего положения в компании.
Она ценила то, что имела, гордилась своими немалыми достижениями и радовалась сегодняшнему дню. У нее есть в жизни все. Ее Оливер, работа, которая приносит удовлетворение, Николь, которая не доставляет хлопот плохим здоровьем. Все, что требуется от жизни. И еще музыка. То, что привила с детства Николь. Сама Лоран, несмотря на свое добротное музыкальное образование, никогда не садилась за инструмент, хотя раньше подавала большие надежды и вполне могла продолжить дело матери.
Нет, она не захотела стать пианисткой. Кому все это нужно? Всю жизнь по четыре часа сидеть за роялем, потом глупо сломать мизинец и в итоге стать обыкновенной учительницей музыки?! Лоран не хотела стать заложницей обстоятельств. Она выбрала точные науки. Но музыка осталась для души. Она стала важной частью ее жизни. И ее тайной, Николь даже не догадывалось об этом. Лоран скрывала. Почему? Сама иногда удивлялась своей вредности. А ведь Николь была бы счастлива, узнав, что, надев наушники, дочь слушает Шопена, при этом не сомневаясь, что Николь играет куда лучше – акценты, расставленные ею, очень точны. В каждой командировке Лоран бежала в театр и поездки свои чаще всего планировала, сверяясь с репертуаром Венской оперы или Миланской «Ла Скала».
С Робертом они познакомились три года назад как раз в Венской опере. Лоран в антракте прогуливалась с бокалом шампанского по ее любимой верхней галерее, прокручивая в голове непростую музыку Шостаковича и восхищаясь великолепной росписью стен. В Венскую оперу можно просто ходить на экскурсию, это правда, где еще найдешь подобные интерьеры?
Незнакомый мужчина неловко развернулся со своим бокалом, и Лоран пролила шампанское на лиловую шелковую блузку. Тут же образовалось уродливое темное пятно.
– Непростительно! Что я наделал! – Мужчина вытащил платок из кармана пиджака и протянул его Лоран.
– Да нет, нет, все в порядке. – Лоран ужасно расстроилась, блузка была новой, но даже не в этом дело. Пятно на самом видном месте, впереди еще целых два отделения, а ей сейчас идти обратно в зал. Второй звонок. Она замотала головой, отказываясь от платка, попыталась отряхнуть пятно рукой, но стало еще хуже.
– Мне правда очень неприятно. Почти незаметно, – попытался соврать незнакомец, при этом густо покраснев.
Лоран отвела взгляд от своего пятна и взглянула на мужчину. Дорогой костюм, белая рубашка, идеально начищенные ботинки. Да, еще платок из тонкого батиста. Все атрибуты работника высшего звена. Наконец Лоран посмотрела в лицо обидчика. Ей уже очень давно стали неважны выражения мужских лиц. Рубашка, ботинки, часы, ручка. Вот так она оценивала всех мужчин. Лицо – только если в очках. Модные – не модные, что за оправа, какой фирмы.
А здесь она вдруг увидела глаза. Виноватые, испуганные, детские. Такие глаза были у Оливера лет до десяти. Потом подернулись холодом, но Лоран этим даже гордилась. Растет настоящий мужчина. А тут вдруг такая беззащитность.
– Вы только не переживайте, все высохнет, даже пятна не останется. Это хорошее шампанское.
Лоран наконец взяла себя в руки.
– Глупости все это! Не обращайте внимания. Лоран Боме. – Она протянула свободную руку.
– Очень приятно. Роберт Штерн. Можно просто Роберт. О! Третий звонок, позвольте я вас провожу. Где вы сидите?
Проходя мимо буфетной стойки, Роберт поставил пустые бокалы из-под шампанского и, поддерживая Лоран под руку, провел ее в зрительный зал.
– Если вы не возражаете, я угощу вас шампанским в следующем антракте.
– А как я вас найду? Мне вас здесь подождать? – Лоран сама удивилась своему неловкому вопросу. На них уже начали бросать недовольные взгляды.
– У бюста Малера, – бросил Роберт и скрылся уже в темном зале.
Надо же, у бюста Малера. Ведь не каждый знает, что в Венской опере есть бюст бывшему директору театра. Причем работы самого Огюста Родена. Лоран знала. Интересно, что и Роберт тоже. Она производит впечатление культурной женщины? Или Роберт только с такими и общается? Или это была проверка?
Весь следующий акт Лоран пыталась сосредоточиться на балете Баланчина и не обращать внимания на холодящий влажный шелк блузки. Но из головы не шел Роберт, его наивные глаза и то, что он знает, кто встречает гостей Венской оперы. Только истинные ценители театра обращают внимание на бюст Густава Малера.
Они встретились и в антракте, и после спектакля, и потом полночи гуляли по Рингу.
В жизни Лоран случались мужчины, но ей это было не очень интересно. Иногда ей вообще казалось, что она не такая как все. Холодная, как и Николь. Лоран не знала своего отца и никогда не видела друга у матери. Мать много внимания уделяла дочери, своим ученикам и музыке. Находила новые клавиры, с удовольствием играла вечерами просто для себя. Как правило, Лоран с вызовом закрывалась у себя в комнате, делая вид, что это ее никак не трогает. А на самом деле, она сидела на диване и, затаив дыхание, слушала, как играет мать. И никогда не говорила, что это божественно.
Может, такое передается по наследству, и любовь к музыке может заменить любовь к мужчине?
А если мужчина так же влюблен в музыку, как и она сама? В чем-то их взгляды с Робертом сходились, в чем-то нет. Малер – да! Вагнер – да! Моцарт – у Роберта тоже получалось – да, у Лоран – нет! Не совпали и по Чайковскому. Еще почему-то Роберт не любил «Севильского цирюльника» Россини.
– Но почему?!
– Ну а почему ты не любишь «Волшебную флейту» Моцарта?
– Терпеть не могу. – Они смеялись, улыбались друг другу, как-то незаметно уже взялись за руки.
Роберт к тому же был потрясающим рассказчиком.
– А ты знаешь, кто придумал выключать свет в зрительном зале? Густав Малер! Чтобы зрители смотрели на сцену, а не на драгоценности друг на друге.
– А я не всегда понимаю его музыку. Слишком много полифонии.
– Он вообще был сложным человеком. – Роберт даже остановился. – Еврейский мальчик из очень бедной семьи, всего добился сам. Ты знаешь, что для того, чтобы стать директором Венской оперы, ему даже пришлось принять католичество?
– Ты считаешь это возможным? Он же в какой-то мере предал свой народ? – Лоран сразу пожалела, что высказалась так резко.
– А я считаю, и, кстати, не только я, что с его приходом в Венскую оперу произошла маленькая революция. И ради вот этого стоило. Конечно, стоило!
Они разговаривали и разговаривали, обсуждая без устали оперы Вагнера и Верди. О том, что ей так дорого, Лоран говорила первый раз в жизни так откровенно. Она даже не предполагала, как это важно не просто чем-то увлекаться, а найти единомышленника, с кем-то наконец обсудить свои взгляды. И потом, ей очень понравился Роберт. Она не хотела расставаться, вновь и вновь наматывая круги по Рингу.
– А вот и мой отель.
– Хорошо, я рада, что мы встретились. – Лоран протянула руку, и Роберт взял ее, поднес к губам и поцеловал.
– Можно сейчас сказать все что угодно, но мы говорим уже три часа подряд. Ты можешь повернуться
