угаснуть воле.
Ефим Федосеевич видел наши передачи и, может быть, где-то в глубине души надеялся, что телевидение поможет найти Колю, Николая Степановича Олейникова. Семья его до войны жила в Харькове, отец был железнодорожником
— вот и вся информация, которой располагала Марьяна Краснянская. Пароль «От всей души» открыл в Харькове поискам «зеленую улицу». Включились отделы кадров крупных предприятий, адресные столы, райвоенкоматы. Люди оставались после работы и допоздна перебирали архивы, личные дела, документы, которые могли пролить свет на судьбу Коли. Шло время, а никаких обнадеживающих известий не было. Осталось два дня до нашего отъезда в Нарву на передачу, когда в молодежной редакции телевидения раздался звонок — Харьков вызывает Краснянскую. На другом конце провода женский голос сказал:
— С вами говорят из райвоенкомата. Есть один человек, правда, не Олейников, а Олейнич, имя и отчество совпадают, в анкете пишет, что был на оккупированной территории, но о Бухенвальде не упоминает. Мы его вызвали, он ждет в приемной. Хотите с ним поговорить?
Журналисты задали Николаю Степановичу Олейничу всего два вопроса, ответы на которые не оставили никакого сомнения в том, что это тот человек, которого столько лет искал Ефим Федосеевич Житный.
— Скажите, из Бухенвальда вы ехали через Львов?
— Да, — ответил Олейнич.
— Кто вам больше всех запомнился в Бухенвальде?
— Ефим Житный.
В Нарву мы ехали вместе с Николаем Степановичем Олейничем.
Никогда нельзя заранее предугадать, кто будет больше волноваться — тот, кто знает, что предстоит встреча, или тот, для кого она будет неожиданностью. Встретились Житный и Олейнич в зрительном зале. Николай Степанович буквально упал на Житного, а тот крепко держал его за руку, и это рукопожатие, взятое оператором крупным планом, кажется, вобрало в себя все — и память о прошлом, и все эмоции, сдерживаемые и прорывающиеся наружу, которые захлестнули этих людей.
В этот момент зазвучал «Бухенвальдский набат»: «Люди мира, на минуту встаньте!» Весь зал встал.
О том, как исполнялась эта песня в одном из клубов Нарвы на передаче «От всей души», я и рассказала своим зарубежным коллегам. Очень жалела, что не взяла с собой писем, в которых телезрители писали, как они тоже встали у своих экранов.
Меня избрали вице-президентом Международной ассоциации дикторов. Президентом стала Дениз Фабр. У нее были большие планы новых встреч. Но ассоциация, к сожалению, распалась, не успев родиться.
В Монте-Карло я жила в «Отель де Пари». В ресторане гостиницы собаки обедали за одним столом со своими хозяевами. Не нахожу слов, чтобы выразить, что я почувствовала, когда вошла в зал. Я представила своего эрдельтерьера Чипи на месте этих благовоспитанных бульдогов, ставших дрессированными манекенами, служащих лишь тщеславию своих хозяев, тщеславию, измеряющемуся количеством нулей, обозначенных на их счетах в банках, воинственному тщеславию, унижающему тех, кто ел в обществе людей, а не собак. За этой наглой вывеской любви к животным скрывались звериные повадки людей.
Этот эпизод я вспомнила за ужином в небольшой гостинице районного центра Боровской в Кустанайской области. На передачу, посвященную целинникам, вместе с нами прилетел композитор и исполнитель своих песен Евгений Мартынов. Столовая была на втором этаже. Сидим мы, ужинаем, Мартынова почему-то нет. Вдруг слышу, с первого этажа раздается его голос — поет. Кто-то предположил:
— Может быть, это радио?
Спускаюсь, иду на голос, попадаю на кухню и застаю такую картину: пожилая женщина в поварском колпаке, сложив руки на груди, стоит у плиты и, затаив дыхание, слушает Женю. А он в полный голос поет ей одной — никого больше нет
— «Я тебя своей Аленушкой зову».
— Я узнал, что у нашего повара нет пригласительного билета на нашу передачу,
— сказал Женя, допев.
Слишком близки по времени были международная встреча и наша передача, и, конечно, истинный смысл того, что происходило со мной или чему я была свидетелем в Монако и на целине, постигался в сравнении.
В памяти моей рядом два портрета, словно висят они в картинной галерее в массивных рамках. На одном — старая женщина, попросту сказать, старуха — меха, бриллианты, румяна, лишь подчеркивающие возраст, расплывшиеся тени под глазами, размазанная помада. Она сгорбилась у игрального автомата в казино и с плотским старческим вожделением неотрывно следит, как из щели автомата выскакивают, позванивая, металлические жетоны и падают в железную кружку, которую конвульсивно сжимают подагрические пальцы старухи. Выиграла!
Второй холст — тоже старая женщина, но видно, что крепкая. Черты лица жесткие, а глаза излучают пронзительную голубизну. Волосы выбиваются из-под пухового платка (встретились мы на улице), то ли заиндевевшие от мороза, то ли седина такая красивая. Встретились, поздоровались, и сказала она только одну фразу: «Посмотришь твою передачу — как на душе-то легко становится». Не улыбайтесь, пожалуйста. Значит, человек почувствовал атмосферу очищения…
Чтобы попасть в Монако, я добиралась из Москвы до Парижа, потом «Каразеллой» до Ниццы, из Ниццы до Монте-Карло на вертолете. Заранее было условлено, что в Ницце, там, где выдается багаж, меня будет встречать кто-то из оргкомитета фестиваля. Вот уже в двадцатый раз проплывает мой чемодан мимо меня по ленточному кругу, уже единственный на этом кругу. Я не решаюсь его взять. Пассажиры уже давно (во всяком случае, мне так показалось) разобрали свой багаж и разошлись. А я стою одна и не знаю, что делать.
Вдруг появляется дама внушительных размеров, в руках у нее на палке щит, на котором кнопками прикреплен лист ватмана, а на нем фломастером по-русски написано: «Я ищу Валентину Леонтьеву». Я бросилась к ней, она, ни слова не говоря, подхватила мой «багаж» и с щитом в одной руке и чемоданом в другой помчалась на летное поле, я вприпрыжку за ней…
А восьмого марта в гостиницу в Боровском, где еще пахло свежей масляной краской, постучали дети, укутанные до бровей. За пазухой у каждого были срезанные из горшков живые цветы: герань, примула, а то и просто зеленые веточки.
Предложили мне в Боровском и в баню сходить. Смотрю, из бани выходят женщины, лица распарены.
— Легкого пара тебе, Михайловна.
— А кто же мне компанию составит?
— Да нет уж, мешать не станем. А то будешь на себе взгляды чувствовать, не то удовольствие!
И я подумала тогда, что если бы пришлось выбирать между теплом человеческим и комфортом, то я поблагодарила бы судьбу, которая за меня сделала выбор.
Передача на целине началась со знакомства с механизатором Камшат Байгазиновной Доненбаевой — Героем Социалистического Труда, лауреатом Государственной премии, депутатом Верховного Совета СССР.
Удивительный смысл (после Монако) был сокрыт для меня в вопросе, который я должна
