Валентина Леонтьева
Объяснение в любви
Мне хочется рассказать вам, дорогие читатели, о своей работе, о выпусках передачи «От всей души» и вообще о телевидении восьмидесятых годов. Но как мне вынести за скобки свою телевизионную молодость, совпавшую по времени с молодостью телевидения? А впрочем, зачем? Перед вами публичное объяснение в любви, в любви к телевидению. Именно это я и намерена сделать, а лучшей точки отсчета, чем Шуховская башня, не найти.
В пятидесятые и шестидесятые только она посылала в эфир программы Центрального телевидения. А 7 ноября 1967 года ее преемница и наследница — Останкинская башня послала в эфир первый телевизионный сигнал. С тех пор без Шуховской и Останкинской башен немыслим облик Москвы, и в сознании каждого, кто работает на телевидении четверть века, немного больше или немного меньше, они нерасторжимы. Я и теперь регулярно езжу на Шаболовку вести передачи «Спокойной ночи, малыши!». Но Шуховской башни, к сожалению, уже нет, ее демонтировали.
Как-то один из телевизионных операторов передал мне разговор со своей пятилетней дочерью.
— Смотри, ты еще кашу не съела, а тетя Валя уже на экране.
— Папа, это не тетя Валя!
— А кто же это, по-твоему?
— Это ее дочка.
— Ну и фантазерка же ты — Папа, ты же сам говорил, что, когда был маленьким, тетя Валя рассказывала тебе перед сном сказки. Но ведь ты уже большой!..
…Не помню, какой это был год во второй половине пятидесятых. В эфире передача редакции пропаганды. В маленькой студии, теперь она кажется просто крошечной, за столиком сидел ее ведущий, а рядом я. В передаче участия я не принимала, и камера показывала только моего коллегу. После окончания передачи я должна была объявить программу передач на завтра. Объявления в те времена были пространные, многословные, аннотации к передачам подробные. Сначала читалось расписание по первой программе с точным указанием часов и минут, а потом — по второй.
Справа от меня стоял монитор, на котором было изображение, адекватное тому, которое шло в эфир. Передача подошла к концу, вижу, как ведущий собирает свои записки, которыми он так ни разу и не воспользовался, встает из-за стола… И вдруг, глядя на монитор, я понимаю, что он машинально подхватил и мои листочки. Посмотрела на свой край стола и похолодела — он был пуст. Мой же рассеянный сосед тем временем на цыпочках, чтобы мне не помешать, уже направлялся к выходу из студии.
В этот момент включилась моя камера. Самое простое было окликнуть его и в шутливой форме попросить не лишать зрителей информации о завтрашних программах. (Тогда еженедельник «Говорит и показывает Москва» не издавался, а центральные газеты телевизионных программ не печатали.) Но о том, чтобы нарушить дикторскую дисциплину, я и подумать не могла. Все наши действия были строго регламентированы, никаких отклонений мы себе не позволяли.
Словом, я в кадре, а делать мне нечего. Не знаю, сколько длилась пауза. Это был мой первый экспромт в эфире — вынужденный: «Дорогие товарищи! К сожалению, я не могу вас познакомить с программой передач на завтра, но, поверьте, она будет разнообразной и интересной».
Я никогда не вела дневников, не собирала архива. (Когда-то даже гордилась этим.) Так что теперь приходится надеяться только на память (спасибо, что хоть не жалуюсь на нее). Стол мой пуст так же, как и тогда в эфире…
Я хорошо чувствую себя с микрофоном в руке и значительно менее уверенно с пером.
Кстати, вспомнила сейчас свой первый микрофон. Я в Москве. Позади Тамбовский драматический театр, роли молодых героинь, впереди — одни надежды, которые по молодости трудно отличить от иллюзий. Денег нет. Работы тоже. Знакомый режиссер пригласил принять участие в представлении на новогодней елке в Центральном Доме Советской Армии. С радостью согласилась, но простуда, как всегда, не вовремя. Когда пришла на репетицию, оказалось, что все роли уже распределены. Видно, уж очень было у меня огорченное лицо.
«Будешь диктором», — сказал режиссер.
Я была готова на все. И вот я в крошечной будке, с маленьким пультом и большим, по нынешним понятиям, микрофоном. Мне показали, как его включать, объяснили, что при этом зажигается красная кнопка, и дали дежурный текст. Как я волновалась, репетируя его дома! А содержал он самую элементарную информацию. Перед началом представления я обращалась к родителям. Поздравив их с Новым годом, объясняла, где находятся раздевалки, называла время окончания спектакля и предлагала подождать своих детей в нижнем фойе.
И так десять дней подряд по три раза в день читала я один и тот же текст, не отступая даже от запятой. Знала его наизусть, но оторваться от него не могла. И теперь помню мой первый дикторский текст наизусть. Вот так судьба свела меня и с микрофоном, и с профессией диктора!
«ПАРОХОДУ И ЧЕЛОВЕКУ»
Живет в моем сознании человек, которого, кажется мне, я прекрасно знаю. Живет он именно в сознании, а не в памяти. С этим человеком мне так и не довелось встретиться. Никогда! Но я вижу его улыбку, слышу его голос, даже знаю походку. Так много мне о нем рассказывала Марьяна Краснянская, рассказывала увлеченно, образно, темпераментно. Именно от нее, автора сценария передачи «От всей души», я получила первый заряд влюбленности в своего героя. Хочу заранее оговориться, что цитат из сценария мне не избежать.
Георгий Константинович Прокус родился в Одессе. Отчаянный был парень. Матери, у которых дочки на выданье, боялись его как огня.
Приглянулась ему девушка, пришел он свататься. От волнения хотел налить воды из графина — горлышко в руке так и осталось. Конечно, жениху было отказано. Однако через несколько дней, похитив невесту, он увез ее в Калининград.
В 1941 году лейтенант Георгий Прокус стал командиром бронекатера 71. Потом воевал под Сталинградом, в одном из боев был тяжело ранен. После госпиталя нашел свой катер уже на Азове. Когда матросы увидели своего командира, грянуло матросское «ура — Прокусу!». Члены экипажа внесли на руках своего командира на капитанский мостик.
В историю Дунайской флотилии бронекатер 71 вошел под названием «Бессмертный». За всю войну он не потерял ни одного члена экипажа. Фашисты его боялись, за ним гонялись, но катер выходил невредимым из самых невероятных ситуаций.
Лихой был человек Прокус: в поверженном Берлине он, например, на мотоцикле въехал в ресторан на третий этаж. Маленький эпизод этот
