по мнению Феликса, ему было самое место.
«Холодильник», – сказал себе Феликс и распахнул его: две огромные бутылки диетической колы, три лимона и консервная банка скумбрии, – а потом вспомнил, закрыл и вместо него открыл морозилку. Взял бутылку водки. Опять открыл холодильник и взял самый маленький светлый лимон. Огляделся. Кухня представляла собой крохотный шкаф с глубокой треснутой раковиной, ни для чего другого пространства не оставалось, даже для мусорного ведра. Раковина была переполнена, ни одного чистого стакана он не нашел. В полуоткрытом окне трепыхалась тряпка, служившая занавеской. От раковины к окну и обратно двигалась колонна муравьев с крошками еды на спине; уверенность, с которой маршировали муравьи, говорила о том, что они на протяжении своей жизни не предполагают увидеть воду из крана. Феликс нашел кружку. Раскромсал лимон тупым ножом. Налил водки. Водрузил верхушку лимона на место, вернул бутылку в морозилку и подумал, как он опишет эту сцену воздержания во вторник в семь вечера группе товарищей, которые увидят в ней героические качества.
Когда он вернулся на крышу, Анни сидела по-другому – приняла позу йога со скрещенными ногами и закрытыми глазами; теперь на ней было зеленое бикини. Он поставил кружку перед ней, и она кивнула, как богиня, принимающая подношение.
– Откуда у тебя это бикини?
– Вопросы, вопросы.
Не открывая глаз, она показала на семейство на террасе.
– Теперь им только и осталось, что собирать осколки. Ланч уничтожен, «сансере» пролилось, но они каким-то образом найдут способ продолжить.
– Анни…
– Что еще? Я больше понятия не имею, что с тобой происходит. Какие-нибудь подвижки на кинематографическом фронте? Как твой брат?
– Я оттуда сто лет как ушел. Теперь работаю учеником механика в мастерской, я же тебе говорил.
– Винтажные тачки – хорошее хобби.
– Не хобби – это моя работа.
– Феликс, ты очень талантливый кинематографист.
– Да брось, старушка. В чем состояла моя работа? Готовить кофе, приносить кокаин. Вот в чем состояла моя работа. Вот в чем. Никуда дальше они бы меня не пустили, поверь. На кой черт ты вечно заводишь разговор об этой херне, когда она даже не настоящая?
– Просто я чувствую, что ты очень талантлив, только и всего. И что ты преступно себя недооцениваешь.
– Да брось, старушка.
Анни вздохнула, вытащила из волос заколку. Потом разделила волосы на части и принялась плести две детские косички.
– Как поживает бедняга Девон?
– Отлично.
– Ты ошибочно принимаешь меня за одну из тех женщин, которые задают вопросы из вежливости.
– У него все отлично. Дата его условно-досрочного освобождения – шестнадцатое июня.
– Так это же здорово! – воскликнула Анни, и на Феликса нахлынула огромная, теплая, бесполезная волна благодарности.
Они с Грейс редко говорили о Девоне. Он являл собой один из «негативных источников энергии», которую они должны были изгонять из своих жизней.
– Почему «условно»?
– Все будет зависеть от того, как он себя поведет. Он не должен никого рассердить за время от сегодня и до того дня.
– Если хочешь мое мнение, то он, кажется мне, многократно вернул свой долг обществу за маленький налет с игрушечным пистолетом.
– Пистолет был не игрушечный. А незаряженный. Но это все равно считается вооруженным ограблением.
– А мне кто-то в пятницу рассказал угарную шутку – тебе понравится. Боже мой, как же там… Что-то вроде: ты знаешь, что бедняки?.. Нет, извини, сначала. Бедняки… Черт. Вот: «В бедном районе свистнут айпод, в богатом обнулят в банке счет». – Феликс мимолетно улыбнулся. – Только у меня хуже получилось.
Она кричала, не отдавая себе в этом отчета. Японка на соседней террасе повернулась и вежливо посмотрела на среднее расстояние.
– Я что говорю: посмотри на эту женщину, она одержима мной. Посмотри на нее. Она отчаянно хочет меня сфотографировать, но ей невыносимо попросить. Все это очень печально на самом деле. – Анни махнула рукой в сторону женщины и ее семьи. – Поедай свой ланч! Продолжай жить дальше!
Феликс встал между Анни и другой террасой.
– Она наполовину ямайка, наполовину нигерийка. Ее мать преподает в школе Уильям Кебл в Харлсдене – серьезная женщина. А она похожа на мать, у нее такая нигерийская образовательная жилка: сосредоточенность. Она бы тебе понравилась.
– М-м-м.
– Ты знаешь это место – «У Йорка» на Монмут-стрит?
– Естественно. Туда ходили в восьмидесятые.
– Она только что получила повышение, – с гордостью сказал Феликс. – Она теперь типа старшей официантки. Как это, ты говоришь, называется? Она больше не обслуживает столики. Как это называется?
– Метрдот.
– Да. Может, дойдет до управляющего. Там каждый день полно народу – туда многие ходят.
– Да. Но какого рода люди ходят? – Анни поднесла кружку к губам и осушила залпом. – Что еще?
Феликс снова смутился.
– У нас много общего, типа… ну, много всего.
– Долгие прогулки за городом, красное вино, оперы Верди, чувство юмора…
Анни раскинула руки в стороны, сложила пальцы, словно медитируя.
– Она знает, что ей нужно. Она рассудительная.
Анни посмотрела на него со странным выражением.
– Это довольно низкая планка, тебе не кажется? Я хочу сказать, я рада за тебя, что она не в коме…
Феликс рассмеялся, увидел, что она тягуче ухмыляется от удовольствия.
– Она политически здравая, расово здравая. Она понимает борьбу. Здравая.
– Она бодрствует и понимает. – Анни закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Рада за тебя.
Но какое-то выражение властности на ее лице вывело Феликса из себя. Он закричал:
– Ты ничего в жизни не умеешь, кроме как глумиться! Все, что ты умеешь! Чем таким невероятным ты занимаешься? Чего ты добилась?
Анни открыла один испуганный глаз.
– Что я… Что за чушь ты несешь? Да я же всего лишь пошутила, черт возьми. Чего именно я должна добиваться?
– Я спрашиваю, какая у тебя цель? Какой ты хочешь, чтобы была твоя жизнь?
– Какой ты хочешь, чтобы была твоя жизнь? Извини, я нахожу твой вопрос грамматически странным.
– Иди ты в жопу, Анни.
Она снова попыталась отделаться смехом и потянулась к его запястью. Но он оттолкнул ее руку.
– В тебе нет никакого смысла, так? Я пытаюсь сказать тебе, как складывается моя жизнь, а ты только глумишься. Бессмысленная. Ты бессмысленная.
Получилось грубее, чем он хотел. Она поморщилась.
– Я думаю, ты очень жесток. Я только пытаюсь понять.
Феликс заставил себя успокоиться. Он не хотел быть жестоким. Он не хотел, чтобы его видели жестоким. Он сел рядом с ней. Он заранее приготовил речь, но еще его не отпускало ощущение, что они оба говорят по сценарию, что на самом деле она подготовилась так же, как он.
– Я устал жить как жил. Я чувствовал себя так,
