Олег Шевченко
Кошмар на улице Мудрологов
«Страх правды в наше время есть страх не перед
неведомым, а перед очевидно ведомым.
Люди боятся самих себя, так как знают, кто они»
«Понимание вообще не приходит без усилия.
Без усилия приходят только заблуждения»
«Глупости надо обучаться так же, как уму.
Очень высокой степени глупости люди достигают
лишь в течение длительной жизни и
большого числа тренировок»
А.А. Зиновьев
ВВЕДЕНИЕ
«Будущее уже не то, что раньше».
Поль Валери
Я снова в Париже и должен решать вопросы с департаментом философии относительно публикации моей книжки (не за свой же счет ее издавать!). И еще, сидя в приемной, я думаю, думаю, думаю… думаю, что очень легко писать о том, чего не знаешь, и гораздо труднее писать о том, что знаешь. В первом случае можно придумать, нафантазировать и очень трудно солгать. Ведь ложь — это осознанное искажение правды. А если ты говоришь о том, чего не знаешь, то ведь так и правду можешь сгоряча ляпнуть. Красота, одним словом. А вот если ты что-то знаешь, тут все намного хуже. Врать — очень нехорошо. И любой литератор вынужден не просто писать, но еще и мыслить, или вот, как я сейчас — думать, анализировать, нравственно страдать… ужас, не правда ли?
Мне в этом отношении гораздо проще. Я написал о предмете сомнительной реальности, а, следовательно, имеющей статус безусловной истинности. Я имею в виду философию моего замечательного друга, родом из небольшого селища на границе Франции и Швейцарии. Внешне мой друг очень походит на бывшего грузинского президента Саакашвили, но считает себя истинным парижанином. Он любит вино, но встречая меня в аэропорту Орли, может выпить и пива. Он большой оригинал мой французский знакомый Гело Шеудженико. Считает себя простецом, но при этом говорит такие сложные вещи, что окружающие твердят о его мудрости.
Он создал свою уникальную систему философии, которая заключается в умении минимальными знаниями творить максимальные открытия. Ибо, если человек знает много всего, то он неизбежно перегружен знаниями того, что сделать невозможно. А Гело, отказываясь от знаний, не имея представления, что нечто в философии — невозможно, начинает действовать и выходит из сферы обыденности в царство шедевральности и уникальности.
Книжка, которую отклонило уже шесть парижских издательств и, наверное, отклонит сам Департамент философии, это резюме наших бесед за бутылочкой вина и кусочками Донаблу (впрочем, иногда, и за бочонком пива — тогда вместо сыра на столе были противные консервированные кальмары). Кстати, я не знаю кто такой Гело Шеудженико. Правда. Я знаю, как он выглядит, чем закусывает, я даже знаю, где он живет в Париже. Но кто он такой — могу только догадываться. Видимо он знает науку, когда-то знал философию, возможно, был преподавателем. В наших беседах проскальзывало что-то эдакое, иногда Сорбоновское, иногда в стиле интеллектуалов из Колледж де Франс.
Как-то я предложил ему совместно написать книжку о французской философии сегодня. У нас была масса бесед, споров и юмористических наблюдений по этому поводу. Мы много говорили, смеялись, иногда даже плакали, всхлипывая от абсурдности реальности. Все наши диалоги просто-напросто просились на книжные страницы, и я ляпнул: «Давай напишем книгу». Гело царственно махнул рукой (сметая стакан с «Бургундским»): пиши, мол. Но тут же, прищурившись, сказал: «Пиши наши диалоги от одного лица. Сделай кружева наших слов так, чтобы твои выводы и вопросы, мои сентенции и поэзия переплелись в один текст. Пиши так, чтобы потом, уже ни ты, ни я не смогли понять, что родилось в голове у тебя — русского, а что у меня — француза. Пиши так, чтобы никто из нас не смог обвинить друг друга в плагиате, пиши о французской реальности русскими шуточками, возводи русскую реальность в парижском антураже и мистицизме. Пиши так, как будто я дал свои мысли тебе на воспитание, а ты свой текст передал мне, дабы я его посвятил в Книгу. Напишешь текст — вышли мне. Я его от мордую. А потом ты его опубликуешь от своего имени, но с указанием и на мой вклад». Очень мой друг Гело не любил интеллектуальную собственность. И частенько бурчал по этому поводу: «Некоторые говорят плагиат, а я отвечаю — традиция».
Два года работы в двух французских полузакрытых учебных заведениях: один на юге Франции в окружении гор и моря, другой в предместьях Парижа. Два года в окружении философии, студентов и коллег по Высшим школам. Но это мелочи. Главное, что два года я пилил и ваял наши разговоры, лепя текст по принципам, изложенным моим другом. Получившийся ком я передал Гело в его любимом Париже. (Брррр, ненавижу консервированные кальмары). Спустя два месяца он прислал текст, который я не узнал. Текст был как бы моим, но все-таки другим. В нем моя галактика смыслов слилась с галактикой Гело, образовав причудливое пространство знаков и образов.
Отчего я говорю о Гело в прошедшем времени? Так ведь наше общение это факт прошлого. А о чем он будет говорить или думать сейчас — для меня загадка (да и для него, полагаю, тоже). И уж тем более негоже говорить о Шеудженико в будущем времени, ведь будущего еще нет, а Гело уже есть. Но есть не как реальность сиюминутная, а как отлитое в слиток прошлое. Не ясно? Да что Вы! Ведь книга хоть чуть-чуть похожа на слиток? Похожа. А значит, она слиток и есть! Но книга посвящена разговором из прошлого. Вот и выходит, что Гело это мое прошлое. Или я не прав?
Париж-Ялта-Евпатория 2012–2018.
ВЛАДЫКИ ЗАПЯТУЛЕК: Запятенок
1
«Смысл предложения это строгое количественное
соотношение между изложенными
в нем знаками препинания».
Мансур ибн Шудин
— Ольежь2! Мы ждем от Вас не только блистательных лекций, но и текстов. В конце концов, помните, что Ваша зарплата зависит от высоты стопки исписанных вами страниц.
— Но месье, сейчас ведь уже не пишут тексты, а печатают!
— Значит от количества клавиш, на которые Вы сумели клацнуть ноготками ваших пальцев, выдавливая свои мысли на мерцающий монитор того уродца, который вы гордо именуете планшет. Не занимайтесь демагогией, а пишите, пишите и обрящете свои евро.
— Месье, но я пишу.
— Лекции?
— Нет.
— Статьи?
— Нет.
— Рекомендации по чтению литературы, которую необходимо изучить
