для сдачи вашего учебного предмета?
— Нет. Я пишу книгу.
— Превосходно! Это научный трактат?
— Нет.
— Это солидная монография?
— Нет.
— Это сборник статей?
— Нет. Это даже не сборник лекций и методических советов.
— Но, позвольте, что же это такое?
— Я не сказал, месье? Это книга.
— Книга?
— Именно так, месье.
— Но этого вида работы нет в нашем регламенте вознаграждения сотрудников за научную деятельность!
— Мне очень жаль.
— Нет, это мне очень жаль, но нам, вероятно, предстоит расстаться с Вами.
— Из-за того, что я пишу Книгу?
— Нет. Из-за того, что вы не пишите то, что дает статус нашему научно-образовательному заведению, что поднимает его рейтинг в глазах наших спонсоров, что позволяет претендовать на гранты.
— Но что же мне делать месье?
— Пишите методические советы по этапам получения гранта от международной организации.
— Но я же никогда не получал таких грантов и никогда не имел с ними дела.
— Ну и что? Вы, главное, напишите. Мы найдем рецензентов и опубликуем. И вставим эту книгу в отчет об освоенных нами средствах, выделенных попечительским советом Института на повышение конкурентоспособности наших выпускников. А вашу книгу пишите в свободное от научных занятий время. Вы ведь, в первую очередь, преподаватель философии, а не, не…. эээ…. Ну Вы, думаю, вполне поняли меня. Не так ли, месье Ольежь?
— Да, месье. Конечно, месье. Я все сделаю, месье.
— И еще, Ольежь. Ваш французский слишком не совершенен. Вы ведь прекрасно говорите по-испански?
— Да, месье. Еще я владею английским, русским и украинским языками. Читаю на белорусском, сербском, болгарском, польском.
— Мы это ценим. Ваши курсы по Латинской Америке — превосходны, а лекции по сравнительной славянской антропологии — бесподобны. Но право же, Ваш французский слишком слаб.
— Я работаю над этим.
— Я надеюсь, что так. Вы свободны.
— До свиданья, месье.
Из пригорода Парижа, где на довольно обширной частной территории располагается наш институт, я решил отправиться в небольшое кафе Le Petit Poucet на улице Био, что недалеко от бульвара Бутиньоль. Утиная печень с айвой — это тот материальный стимул, который всегда отвращал меня от мрачных мыслей рутинной философии и неведомыми путями направлял мою душу к творчеству. А лучшая утиная печень с айвой, это, конечно же, Le Petit Poucet. В заведении я выбрал свой любимый столик и помимо утиной печени нагло заказал весьма непопулярную в этом рае мороженого с кальвадосом — чашечку крепчайшего кофе. Было весьма странное ощущение, что разговор с месье Франсуа Эмоном, заместителем директора Института, все время неустанно продолжает кружиться в моем сознании. Эта стало настолько невыносимым, что я отработанным воровским движением стянул салфетки и быстро написал на них наш диалог.
— Простите, — молодящийся крашеный блондин лет 50-ти виновато улыбался, стоя у меня за плечом, — меня зовут Луи Ришар и я хотел бы сказать, что Вы пропустили несколько запятых в своем премилом диалоге для, надо понимать, весьма фривольненькой пьески.
— А Вам какое дело, месье?
— О! Это профессиональное. Вы позволите? — мягко проговорил Луи, присаживаясь за мой столик. — Дело в том, что я редактор издательства «Пари», с одной стороны, и почетный президент одного весьма забавного клуба, связанного с творчеством, с другой стороны.
— Да? А мне какое дело до этого, месье?
— Мы хотели бы пригласить Вас поработать над книгой. Вернее, над нашей книгой. А если быть совсем точным, над книгой, которая, вне сомнения будет, если уже сейчас частично является Вашей книгой.
У меня пересохло во рту, и я внутренне напрягся. За словами крашеного редактора крылась какая-то реальность, которая ускользала от меня. Ведь я действительно писал книгу. Свою первую книгу. А посему знал очень точно, когда и с кем я ее обсуждал. Так вот, никогда и ни с кем я ее не обсуждал, а лишь упомянул в разговоре с месье Франсуа Эмоном пару часов назад, и… я облегченно вздохнул, упомянул в общении с салфеткой, с которой этот тип и выудил свою информацию.
— Мне это не интересно.
— 50 тысяч евро.
— Нет.
— Это карманные деньги. Плюс 200 тысяч евро гонорара.
— Это попахивает мошенничеством.
— Официальное оформление наших отношений. 50 тысяч евро на карманные расходы сразу после подписания договора и в присутствии нотариуса.
— Но я обычный преподаватель в не самом престижном вузе.
— Это ваше достоинство. Для нас достоинство.
— И в чем же подвох?
— Вы должны написать роман о запятых, точках, тире, двоеточиях, восклицаниях и так далее. Одним словом, о знаках препинания.
— Вы серьезно?
— Абсолютно. Причем роман должен быть философским, а отчасти и социологическим. Но при этом он должен быть, безусловно, антропологическим.
— Подождите, вы же сказали книгу, а теперь вот роман.
— Книгу и должны. А уж как ее оболгать: роман, пьеса, повесть — дело ваше.
— И за это вы платите 250 тыс. евро?
— Да.
— А если я возьму 50 тыс. евро и ничего не напишу?
— Это исключено!
— Почему?
— Потому.
— ?
— Потому что я готов рискнуть деньгами, Вы разве против?
— Да, против.
— Но против чего?
— Я пишу книгу о философах и философии.
— И что же?
— Вопросы с запятыми несколько далеки от философии.
— Это вы так решили?
— Но это же очевидно.
— Как знаете. Вот моя визитка. Если передумаете — звоните.
Почетный президент какого-то там любопытного клуба, молча, встал и ушел из кафе, а я только сейчас заметил, что уже доел свою печень, не тронув айвы. Странно, не правда ли?
Спустя примерно полгода и два одобренных Франсуа Эмоном текста, которые абсолютно соответствовали регламенту вуза, я подал в независимое издательство «Бордо» окончательный текст моей книги. Это был шедевр далекий от унылых шаманских завываний лекционного официоза прекрасно оплаченных Вузом. Это был текст, близкий к гениальности. Не в том смысле, что он слегка не дотягивал до гениальности, а в том смысле, что он слегка возвышался над гениальностью. Я написал книгу, в которой читатель был полноценным соавтором. Не декларировался, как у моего приятеля Умберто, а действительно им являлся.
Книга состояла из описания одного года жизни преподавателя философии в двух французских институтах. Этот год был представлен в тринадцати смальтах, кратких клипов, вырванных из времени и пространства событий. Точно так же, как наша память расчленяет прошлое на фрагменты, уверяя нас, что это прошлое последовательно и непрерывно. Точно так же, как наше «Я» покорно придумывает связи между кусочками нашей памяти, читатель может, да что там может, просто вынужден до придумывать связи между тринадцатью клипами. В итоге каждый читатель творит собственную вселенную смыслов, где основой выступает 13 смыслов автора и пара сотен тысяч знаков пунктуации. Это абсолютный апофеоз