говорит Шура, собираясь. От поспешности она никак не может заколоть волосы.
Шура у перекрестка ждет попутную машину. Вот показывается грузовик. Шура подымает руку. Грузовик остановился. Шура садится в кабину.
Уже начало смеркаться, и шофер включил фары. Их отсвет падает на лицо Шуры. Оно напряженное. Чем ближе к городу, тем тревожней оно. Шофер поглядывает на Шуру сбоку.
Официантка в белой кофточке, в белой наколке, с высокой грудью несет поднос с чаем под белой салфеткой. В каждом стакане — кусочек лимона.
В тот момент, когда официантка проходит, разговоры в приемной смолкают. Здесь уже несколько работников аппарата. Они взволнованы.
Шура видит, как по ступенькам сбегает помощник секретаря, о чем-то говорит с шофером, и одна из машин отходит. На ее опустевшем месте повисает бензиновое облачко. Остальные машины все так же стоят у подъезда, отражая лаковыми боками свет фонарей.
Шура в волнении ходит по узенькому переулочку сбоку здания обкома. Здесь почти все окна потушены, и на фоне неба здание выглядит огромным каменным квадратом. В областных городах всегда есть рядом с центром такие узенькие, темные переулки, как ручейки в озеро, впадающие в главную площадь. Шура ходит взад-вперед.
Из ресторана с двумя матовыми электрическими шарами над входом вываливается подвыпившая компания молодежи. С хохотом шумно садятся в «Москвич», ожидавший их. «Москвич» трогается.
Шура в тревоге ходит по переулку, обрывая с деревьев то один, то другой лист и измельчая их в кусочки. Вдали, в конце переулка, показались лучи фар. Фары потухли, зажглись подфарники.
Компания молодых людей в «Москвиче». В свете фар они заметили идущую впереди Шуру. Они видят ее со спины, и может показаться, что девушка просто прогуливается под деревьями, ждет свидания в условленном месте. Почему не поухаживать? Водителю пришла в голову веселая мысль.
— Айн момент!..
Он гасит фары. Шура идет впереди. За своими мыслями она не слышит машину. Машина догоняет ее. Тихо движется сзади на расстоянии метра. Водитель делает всей компании веселый знак и — резкий сигнал позади Шуры. И одновременно в четыре опущенных окна высовываются головы молодых людей. Четыре стандартные улыбки, четыре галстука…
Шура, вздрогнув от сигнала, отскочила, обернулась в ужасе. Молодые люди видят, что она беременна. Четыре головы, как улитки, втягиваются в машину. Машина, описав дугу, скрывается, поддав газу.
Шура стоит, держась за ствол дерева. Губа закушена, в огромных глазах — мука. Идущая мимо женщина останавливается.
— Что с вами?
Видит, что с ней.
В глухом переулке, уткнувшись радиатором в мусорную кучу, стоит «Москвич» с потушенными фарами. Четыре нашкодивших молодых человека смотрят друг на друга.
— Влопались!
Толпа вокруг Шуры. Голоса:
— В какую сторону скрылись?
— Их разве теперь найдешь!
— Машину надо вызвать.
— Да вон машин сколько стоит без дела.
Один из толпы — шофер — кидается к своей машине, стоящей у подъезда обкома. Садится в нее.
— Гаврилов! — кричит он шоферу соседней машины. — Если меня спросят, скажи, женщину повез в роддом. Такое дело получилось…
Кончилось совещание в кабинете секретаря обкома. Выходит Григорьев, рядом с ним — Грибанов. На лице у Грибанова облегчение: пронесло на этот раз, «дежурный пример» сделают не из него. Он как первый друг идет рядом с Григорьевым, и уже по этому можно судить, что положение Григорьева изменилось. И изменилось к лучшему.
Грибанов сам под локоток провожает Григорьева к своей машине, выходит на улицу с ним:
— Отвезет тебя мой шофер. Да ты его знать должен!.. Хотя нет, новый, недавно у меня. Но ничего, парень хороший. Отвезет, можешь не стесняться.
И не уходит, а ждет, пока Григорьев усядется. Мнет в своей руке его руку:
— Вот так, Федор Иванович, дорогой… Сейчас инициатива требуется прежде всего. Поддержим…
Наконец машина трогается.
— Как поедемте? — спрашивает шофер.
— Поедем как? — Григорьев немножко пьян победой. — Где у вас тут лучший кондитерский магазин?
— Есть лучший магазин. И что-нибудь такое найдем.
— Что ты имеешь в виду?
— Обыкновенно. Подарок супруге хотите сделать.
— Диплома-ат!
— Так ведь маршрут в общем-то известный.
Григорьев теперь уже смотрит на него с интересом.
По дороге, развлекая пассажира, шофер рассказывает свежий случай:
— Не слышали, что у нас тут в переулке получилось? Вот так женщина шла. Вот так догоняет ее машина (он все это показывает руками на руле). Сынки подвыпившие возвращались. Подъехали вплотную и — сигнал! А она беременная… Пошутили.
Григорьев, весь еще под впечатлением закончившегося заседания, улыбаясь своим мыслям, смотрит сквозь стекло вперед. Он слышит, что рассказывает шофер, но смысл доходит до него с большим опозданием.
— Что, что?
— Пошутили, говорю. Подъехали к беременной женщине и засигналили. Конечно, повезли ее в роддом. Вот так она шла. Вот так…
— Когда это было?
— Да минут сорок назад.
И, конечно, первая мысль Григорьева о Шуре.
— Женщина молодая?
— Не видал, врать не стану. Но, наверное, не старуха.
— В какой роддом повезли? Это можно узнать?
— А их всего три. Не в том, так в том окажется.
— Поехали…
Вестибюль роддома. Несколько мужчин с вещами, несколько женщин. Старший лейтенант милиции ходит вдоль окон, строго заглядывает за шторы, отодвигая их рукой, пробует пальцами крепость шпингалетов.
Григорьев нервно курит на лестнице, все время поглядывая сквозь стеклянную дверь в вестибюль.
Перед открытой дверью на улицу стоит снаружи муж и, сложив ладони рупором, кричит вверх жене:
— Я волнуюсь.
— Я тоже волнуюсь, — откуда-то сверху доносится женский голос.
— Тогда о чем же думают врачи? — возмущается муж внизу.
В вестибюле другой муж с добродушной улыбкой, держа на колене свернутые вещи жены, рассказывает наивно:
— Мы напротив живем, так мы тут часто…
Старший лейтенант милиции, проходя, строго прислушивается.
Из заветных дверей выходит наконец женщина в белом халате, ищет глазами кого-то. Григорьев поспешно бросает папиросу, и все, как цыплята к птичнице, поспешно кидаются к ней.
— У вас — сын, — говорит она Григорьеву, — поздравляю.
Он оборачивается назад, так как полагает, что говорят это кому-то другому сзади него.
— У вас, у вас сын…
А в доме Назаруков в этот вечер Лидия ходит по комнате, как последние драгоценности, сжимая пальцы. Почему-то разбросаны вещи, стоит раскрытый чемодан, словно переезжать собираются. Назарук — он еще в том костюме, в котором был на бюро, — то садится на один из стульев, то принимается тоже ходить по комнате. И говорит:
— …Решили пожертвовать мною. Под угрозой план поставок. Должен быть кто-то виноватый. Назарук! В таких случаях всегда найдется какой-нибудь Назарук. Я неправильно руководил. Зажимал, подменял, администрировал. Хорошо! А вы где были в это
