там не уважают, все не любят. Почему же мы его должны любить, Василиса Федоровна?.. За что?.. Я думала рассказать ему все по совести и совет от него получить по совести. А какая же у него совесть, Василиса Федоровна?.. (И вдруг замолчала, заметив, что глаза Василисы Федоровны полны слез, что Василиса Федоровна плачет.)
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а (отошла к окну). Ну что ж. Откровенность за откровенность. Все, что ты мне рассказала, для меня не является новостью.
Т а н я (пораженная). Тогда я совсем ничего не понимаю, Василиса Федоровна. Как же вы, зная все это, могли… можете…
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ну как тебе объяснить, Донченко?.. Дело вовсе не в том, какой Мукасеев на самом деле, а в том, чем он является для всех нас. Ведь до вчерашнего дня ты сама равнялась на Мукасеева, он был для тебя высшим авторитетом — иначе бы ты к нему не поехала. И таким же источником нравственной силы он является и для остальных девятисот восьмидесяти учеников нашей школы.
Т а н я. Как же безнравственный человек может быть источником нравственной силы?!.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. А вот подумай сама. Пораскинь мозгами. Что он, изменился специально для твоего приезда? Нет. А был он для тебя нравственным авторитетом? Стремилась ты стать лучше, думая о нем? Несомненно, да. Так правильно ли будет, если ты расскажешь о своих наблюдениях остальным ребятам, правильно ли будет, если ты вырвешь из их рук факел, озаряющий их дорогу в жизнь?.. Ты уже взрослая девушка, ты сама вожатая в пятом классе и, значит, сама немножко педагог, во всяком случае, воспитатель. Чем заполнится в душах ребят пустота, если ты свергнешь с пьедестала славы Сергея Мукасеева?.. Есть ложь и ложь. Еще Пушкин открыл: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».
Т а н я. Как-как?..
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Это написал Пушкин. И то, что ты увидела в Боровске, — это низкая истина, а то чувство, которое тебя толкнуло в Боровск, — это возвышающее чувство. Пусть обман, но возвышающий обман. Пусть обман, Донченко, но обман, рождающий в тебе великие нравственные силы. И не только в тебе, Донченко. Не только в тебе. Нельзя поэтический идеал вымерять аршином жизненной прозы. Это разрушает личность. Ты уехала вчера цельной натурой, гордой, духовно прекрасной девочкой. И вот оцени себя сегодня. Сегодня ты хуже. Хуже, потому что… Ну, как бы тебе это объяснить… Ну, как треснувший сосуд хуже целого сосуда… Ну, хорошо. Так случилось. Но ты понимаешь, что ты не вправе разбить и другие сосуды только потому, что дал трещину твой сосуд?..
Т а н я (после паузы). Я очень хорошо поняла этот пример с сосудами… Конечно, не надо разбивать другие сосуды…
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ты искренняя девочка, Донченко. Ты еще не во всем разобралась, но ты разберешься. Я тебе помогу разобраться. А вот пока это еще не случилось, пока сумбур еще царит в твоем сердечке, будь очень осторожна, набери в рот воды и ничего никому… Ни товарищам, ни учителям… Помни, что одно твое неосторожное слово, брошенное просто так, не подумав, может причинить много зла. Начнется цепная реакция зла. Геометрическая прогрессия зла. Это же будет ужасно!.. Как ты считаешь?..
Т а н я. Да… Это будет ужасно…
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Здравствуйте, товарищ Тютчева. Вы опять к нам?
На пороге учительской — с т а р у ш к а, хранительница музея.
С т а р у ш к а. Я к вам с радостью, с извинениями. Просить прощения за навет.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ну, я была в этом уверена, товарищ Тютчева. Я знала, что виновный найдется не в нашей школе. В школе, воспитавшей… В нашей школе этого быть не могло.
С т а р у ш к а. Да, да, конечно. И вообще никто не виноват. У нас так — окно, так — стол, а так — скамеечка подножная, на которую поэт опирался ногами, когда писал. И вот сквозняк, видимо, подхватил перо Федора Ивановича и сбросил его вниз, на пол, под скамеечку, а мы и не углядели… Вот ведь какой конфуз вышел, прямо водевиль…
Таня на миг застыла, потом судорожно стала шарить по карманам, замерла с рукой в кармане, нащупав что-то, потом вынула перо, поглядела на Василису Федоровну, на старушку из Муранова, хотела что-то сказать, но не сказала, вскочила, бросилась прочь из учительской и, пробежав несколько шагов, остановилась как вкопанная. От портала отделилась фигура. Это был В о л и к. Он двинулся навстречу Тане. Вид его не предвещал ничего доброго. Таня колоссальным усилием воли заставила себя не отступить. Она только засунула руку с пером в карман фартука.
В о л и к. Отдай перо.
Т а н я. Не дам.
В о л и к. Отдай, слышишь! (Приблизился.)
Т а н я (еще глубже засунула руку в карман, еще крепче сжала перо). Не дам.
Волик подошел вплотную к ней и схватил ее руку через фартук.
Я закричу.
В о л и к. Кричи… Кричи, а меня из школы выгонят… Ну, что ж ты не кричишь? Кричи.
Таня выдернула руку из кармана и раскрыла ладонь. На ладони лежало перо.
Т а н я. Возьми.
В о л и к. Народница!.. Тебе бы на сто лет раньше жить, цены б тебе не было… Софья Перовская!.. Зараза!.. В Боровск поехала, в народ, правду искать… Нашла? (Спросил он, аккуратно укладывая перо в записную книжку.)
Т а н я. Добился?.. А теперь пойдем. (Она взяла Волика за руку и потянула в учительскую.)
В о л и к (вырываясь). Куда, куда?..
Т а н я (с презрением). Не бойся… Трус… (Она подвела его к учительской и осторожно приоткрыла дверь.)
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Кто там?
Ребята, не дыша, прижались к стене.
Т а н я. Узнаешь?
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Кто там?!. (Подошла к двери и плотно прикрыла ее.)
Т а н я. Узнал?
В о л и к. Хранительница музея. Чего это она?
Т а н я (торжествующе). Это не то перо. Ты мне его что, для смеху подарил, как дурочке, да?
В о л и к. Нет, это то перо.
Т а н я (растерянно). Тютчевское перо нашлось.
В о л и к. Вот оно, тютчевское. (Раскрыл записную книжку и показал перо.) Ну, гад буду, ну чем хочешь побожусь.
Т а н я (растерянно). А она говорит, нашлось.
В о л и к. Еще бы не найтись!.. Цирк!.. С моей помощью нашлось. Мы с Женькой, когда тебя ждали, его в окно кинули.
Т а н я. Я ничего не понимаю.
В о л и к. Ой, Танька, до чего ты неспособная, даже жалко смотреть. Я тебя лишаю звания Софьи Перовской. Все, занавес, кранты… (И пошел.)
Т а н я. Волик… Волька… (Побежала за ним.) Волик, ну расскажи… (И, вцепившись в его рукав, попросила самым громким шепотом, какой только возможен в коридоре.) Ну расскажи, Волька!.. (И, забежав вперед, преградила ему дорогу.)
В о л и к. Тут что важно? Старушку успокоить, ангела-хранительницу, раз это для нее такая ценность, а
