с моим изображением.
– Это на сдачу дали, – хрипло говорит Юра.
– Ага, ну конечно.
Я нюхаю бумажный цветок. Он пахнет почти как книга. Бумагой! Отличный запах. Самый счастливый. Мне кажется, даже если Юра не скажет, что любит меня, я всё равно это уже знаю.
Мы идём по набережной, мимо витрин, скамеек, закрытых на зиму киосков. На одном из них свежий плакат. Я читаю медленно, будто по слогам: «Просим поучаствовать в поимке опасного преступника». И портрет – почти такой же такой же, как сделал патрульный изобразительный техник. На нём Оген выглядит очень мрачно и подозрительно!
Лысый костлявый старик в синем берете. «Может быть вооружён тростью». Они его так и не поймали!
Я отворачиваюсь от портрета, смотрю на Юру, мы снова целуемся.
Юра меня приобнимает за плечи и даже не ворчит, что я в этих штанах похожа на парня. Ну, если ему так нравится, когда я в платье, я, конечно, могу…
– Красиво, правда? – говорит Юра.
Мы остановились у парапета. Вода сегодня сизая, глубокая, на неё смотреть холодно. Но ветра нет. Можно смотреть на воду, небо и горы. И на чаек, которые носятся и орут. Одна пронеслась над нами и только потом уронила мутную белую каплю. Я знаю, что запомню это навсегда и никому никогда не отдам.
Я прячу цветок во внутренний карман пальто. Будто он может замёрзнуть, как живой! Застёгиваю пуговицы и вспоминаю.
– Мне сегодня снилось, что я лежу на площади, а у меня на голове венок из роз. И все подходят и приносят мне ещё цветы!
Юра прижимает меня к себе.
– Ерунда! Это просто сон.
Ну потом мы, разумеется, целуемся. А я вспоминаю, где я раньше видела такие же голубые бумажные цветы. Там, где нашли Нету. Получается, мне снилось, что я умерла?
Но это не так важно. Главное, что я запущу над городом радугу. Самую далёкую, чтобы над всем Захолустьем сияла. Яркая, праздничная, как карусель!
Новость об этом написана на афишах яркими буквами, на каждой афише моё изображение, поэтому их часто сдирают со стен домов и заборов. На Сутулой площади вчера было шесть моих афиш, а сегодня только одна и то новая! Не у каждого есть деньги на открытку, а афишу можно забрать бесплатно. Оказывается, некоторые верят, что от моих портретов есть польза. Не знаю, какая. Я в это не верю. Но если людям от этого легче – пожалуйста. Мне не жалко. Мне вообще не жалко! Лишь бы у меня получилось прорвать экран. Выйти наружу!
Я покажу всё самое яркое и прекрасное, зажгу радугу над всем Захолустьем! И тогда, мне кажется, я попаду домой. Экран просто обязан меня отпустить. Я ему вчера так и сказала. Он, разумеется, ничего не ответил, просто показал какие-то зелёные пятна и красные разводы, а потом вдруг включил родителей, они ссорились шёпотом, а Мелочь бегал между ними и лаял на стену. То есть, чуял меня! Мне кажется, это было согласие с точки зрения экрана.
Ларий знает, что я хочу уйти. Больше я никому не говорила. Даже Юре, хотя это нечестно. Но я боюсь, что он будет меня отговаривать. Или, наоборот, не будет. Хотя это странно, мы же целуемся каждый день. Просто Юра никогда не говорил, что любит меня. Если бы сказал, я бы, может, осталась, не знаю. Но он молчит, а значит, я попробую сбежать.
Далёкая радуга. Далёкая! Радуга!
Мне её прямо хочется сказать сплошными заглавными буквами. Заорать капслоком!
Я пока не знаю, когда у меня получится, поэтому на афишах нет точной даты. Просто мой портрет и ожидание счастья.
Я хожу тренироваться каждый день, в дом с Аркой Героя. Ларий живёт сейчас там, в одной из пустых квартир. После того, как убийца Неты сбежал, Ларию стало плохо. Сказал, что ноги его не будет в доме милосердия. Ушёл сюда. Он, как и я, пришелец. Ему не страшно, когда вокруг много энергии, зависимость не разовьётся. А у Юры лишняя минута в доме с Аркой Героя – искушение. Поэтому он доводит меня до Арки, а сам возвращается обратно. Или идёт куда-то по делам, например на работу. У всех свои дела. Юра помогает сберечь энергию, я спасаю этот мир…
Дверь не заперта. Лария на месте нет. Я сажусь на своё любимое место, веду ладонью по стене, чую, как она нагревается. Тихонько пою любимую арию Жерома, ту, про выбор пути. Вот и сам Жером на экране проступает. Красивый, да. Но очень далёкий. А вот вместо него мы с Юрой, сегодняшний день, бумажный голубой цветок и тяжёлое море до горизонта…
Моё личное настоящее счастье. Светлое и бесконечное, его должно хватить на весь город. Потому что Захолустье сделало меня счастливой!
Белый свет со всех сторон. Я плыву в этом свете. Он тёплый и добрый!
Это было красиво. Лучше всех постановок этого мира. Круче любой школьной. И даже круче всех спектаклей, где играл мой дорогой Жером. Я была звездой. В прямом смысле. Я сияла.
Вокруг не было ничего, кроме этого белого сияния! А потом я увидела себя со стороны. Будто нависла над собой. Над той далёкой, из того мира, из больничной палаты…
Я в реанимации. Задыхаюсь. Меня не душат, меня интубируют. Мне страшно!
Картинка уходит, сияние остаётся, оно теперь холодное, страшное. И я зову на помощь!
– Мама! Папа! Юра!
Юра! Я не знаю, как я его люблю, сильнее, чем маму с папой или нет?
Сияние отступает, голосов нет. Я сижу у белой стены. Она ровная, холодная. Угол бугрится, будто там обои вздулись. Не вздулись, нет. Прорвались, выпустили сюда… что-то мелкое и рыжее, а потом сомкнулись! И стало тихо. А потом громко, до визга. До звонкого собачьего визга, будто мелочь просыпали.
Это же…
– Мелочь! Ко мне! А-а-а, иди сюда!
Прорвался! Живой, тёплый. Из той прошлой жизни. А то мне уже казалось, что я сама себе её выдумала. Но Мелочь на самом деле мой пёс. Пёсель родной рыжий дурацкий.
Я плачу в собаку.
– Как у мамы с папой дела?
Он тычется в меня носом. Родной мой. Настоящий.
Глава XVII
Август сказал, что хочет пойти в книгоубежище. Почему мы больше туда не ходим? Потому что мне, блин, некогда, я убийц ловлю и делаю всем иллюминацию из своего богатого внутреннего мира. А ещё, потому
