class="p1">Зазвонил телефон, и от неожиданности Шаламов вздрогнул. Кому он мог понадобиться? Гайдамак ещё не всё сказал? Вероника решила объявиться? Или родители? Никого из них слышать не хотелось, но на звонок он всё же ответил.
— Ты как? Жив? — пробубнила трубка голосом Дёмина.
— Пока — да.
— Что-то, гляжу, твоё кайфовое настроение перестало быть кайфовым.
— Чего звонишь? По делу или соскучился?
— Да пошёл ты! А вообще, если вдруг оживёшь, то в выходные снова можно поработать.
— Угу, увидимся. — Шаламов повесил трубку и на долгий миг замер над телефоном в нерешительности. Что делать?
Не в силах больше усидеть на месте, он рванул к родителям. Отец тоже виноват. Да он кругом и виноват! Сперва нахимичил с лесом, ну или с чем там, потом зудел: «Назначьте скорее дату». Вот теперь пусть думает, что делать.
* * *
Превозмогая боль — а болело, всё: мышцы, суставы, каждая косточка, как будто накануне его пытали на дыбе, — Шаламов ковылял к родителям.
Несмотря на поздне-апрельскую жару, май удивлял на редкость прохладной погодой. Вот только ко Дню Победы смилостивился, выдав, как по заказу, солнце и двадцатиградусную теплынь. А начиная с десятого числа, небо снова затянуло хмарью, свистящий северный ветер задувал во все щели и прорехи, а ночами и вовсе примораживало. Люди шли навстречу озябшие, с красными носами и ушами, кутались в воротники и шарфы. Кому плевать на форс, опять достали шапки.
Шаламов же, хоть и налегке одетый в такой собачий холод, в три ручья обливался потом. У родительского подъезда остановился передохнуть — здесь предстояло восхождение на целых восемь крутых ступеней. И если ноги он ещё худо-бедно волочил, то поднять их, как оказалось, целое дело. Даже цепляясь за перила. В лифт он буквально ввалился и припал к стене спиной.
Дверь открыла мать в красном шёлковом халате, расшитом золотыми драконами и подвязанном плетённым шнуром с кисточками.
— Эдька, ты чего такой взмокший? Бегал, что ли?
— Угу. Где батя?
— С ума сошёл в такой холод! А отец задерживается. Звонил полчаса назад. Сказал… не помню, я не очень поняла. Вроде что-то на работе случилось, он там разбирается… Ты пока пойди покушай. Я борщ сварила и пирог с рыбой испекла. Сметана в холодильнике, хлеб на столе. А то я тут сериал смотрю… момент очень волнующий.
Мать ушла в гостиную и с головой погрузилась в кипучие бразильские страсти. Это даже хорошо — вести с ней сейчас непринуждённую беседу он бы просто не смог. Но плохо, что не было отца. Сколько его ещё ждать придётся? Чем себя пока занять? Он ведь так и свихнётся скоро. Есть тоже совершенно не хотелось. Визит Гайдамака начисто отбил о не только сон, но и аппетит.
* * *
Отец вернулся поздно и явно не в духе.
— День сегодня дурной, — сообщил он сыну. Потом посмотрел повнимательнее: — Ты как? Не заболел? Что-то выглядишь неважно.
— Поговорить надо. Очень срочно и очень серьёзно.
— Давай, я только поем, а то с обеда ни крошки…
— Да ты ешь-ешь, а я пока в двух словах изложу.
Шаламов затворил кухонную дверь и сел напротив отца, жадно уплетающего рыбный пирог. В двух словах рассказать про Эм и угрозы Гайдамака не получилось. Отец успел и несколько кусков пирога уплести, и большую тарелку борща выхлебать, но слушал при этом внимательно, живо реагируя мимикой на его слова. Он то поднимал брови и морщил лоб, то усмехался, то кивал, а то, наоборот, досадливо качал головой, но пока всё не съел и не выпил огромную, на пол-литра кружку чая, не проронил ни слова.
— Вот, значит, как, — наконец произнёс он задумчиво, составляя грязную посуду в раковину. — А я-то думаю, с чего вдруг меня к вечеру начали дёргать и пощипывать отовсюду. То Россельхознадзор задержал партию леса — жуков каких-то придумали, то из ОБЭПа крендель нарисовался, документики запросил подготовить. И я ведь, главное, чую — дело какое-то мутное, неспроста всё, но понять не могу, откуда ветер дует. Позвонил Гайдамаку, он пообещал разобраться. И разобрался, да. Быстренько так. Из Россельхознадзора почти сразу перезвонили и извинились, мол, ошибочка вышла, жуков никаких нет. И гражданин обэповский вроде как отстал. Я Гайдамака поблагодарил, а он такой: «Передай привет сыну». Тогда я не особо обратил внимание, хотя раньше никаких приветов он тебе не слал, а сейчас-то вижу, что к чему.
— Ну и?
Отец помолчал, посмотрел на сына вроде как с опаской.
— Я не пойму, а почему ты с Вероникой-то не хочешь остаться? Зачем вот так всё усложнять?
— Я не люблю её, — вспыхнув, ответил Шаламов.
— А Майер любишь?
— А её люблю.
— Ну, любишь — люби, но почему нельзя совмещать? Зачем обязательно…
— В смысле — совмещать? Это как ты, что ли? — вскинулся Шаламов. — Жить с матерью и иметь на стороне кучу любовниц?
— Тише ты! — зашипел отец, замахал руками. — Что ты такое говоришь?!
— Послушай, если б не ты с этими своими советами: «Назначь дату, назначь дату», я бы сейчас так не встрял.
— Вот только не надо всё валить на меня. Не я тебя с ней свёл. И в койку к ней тебя никто силком не тащил.
— Койка и женитьба — очень разные вещи. Ты, как никто, должен это понимать… Короче, я не останусь с Никой и не брошу Эм, это даже не обсуждается. Считай, что я просто зашёл тебя предупредить. А сейчас я поеду к Эм. Мы с ней свалим отсюда, и все дела.
— Хах, и как вы с ней собираетесь жить? Где? На что? Без моей-то помощи? Ты же ничего не умеешь делать…
— Ты за меня не волнуйся. Как-нибудь справлюсь…
— Хорошо, вы с ней уедите. А нам с матерью расхлёбывать эту кашу, так?
— А ты предлагаешь калечить… ладно мою, но ещё и жизнь Эм, которая вообще тут ни при чём, только чтоб вам сыто и спокойно жилось?
— Ну, непохоже, чтобы тебе было так плохо с Никой.
— Да, блин, какая нафиг разница, как было до Эм? Короче, мы с ней уезжаем, а ты что-нибудь придумаешь, выкрутишься. Ты всегда что-нибудь придумываешь.
Они спорили ещё часа два, замолкали лишь тогда, когда в кухню заглядывала мать, уже слегка растревоженная, но оба, не сговариваясь, решили, что её лучше ни во что не посвящать.
— Ну ладно, — устало вздохнул отец после долгого и бессмысленного спора. Беспомощно взглянул на сына — тот был явно на грани аффекта, судя по бледной коже и горячечному блеску в
