апреля.
В прошлое воскресенье обедал я у Сперанского… Сперанский у себя очень любезен. — Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как Гении Зла и Блага. Он отвечал комплиментами и советовал мне писать историю моего времени[358].
Пушкин. Дневник.
После апреля.
Читая Шекспира, он пленился его драмой: "Мера за меру"… Вместо перевода, подобно своему Фаусту, он передал Шекспирово создание в своем Анджело[359]. Он именно говорил Нащокину: "Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал".
П. В. Нащокин по записи П. И. Бартенева. Бартенев, стр. 47.
Июнь.
У Пушкиных она [Н. И. Гончарова] никогда не жила. В последнее время она поселилась у себя в Ярополче и стала очень несносна: просто-на-просто пила. По лечебнику пяла. "Зачем ты берешь этих барышень?"[360] спросил у Пушкина Соболевский. — "Она целый день пьет и со всеми лакеями [……..][361]".
П. И. Бартенев со слов неизвестного [С. А. Соболевского?]. Бартенев, стр. 64.
16 декабря.
Утром того же дня встретил я в Дв[орцовом] саду в[еликого] кн[язя]: "Что ты один здесь философствуешь?" — Гуляю. — "Пойдем вместе". Разговорились о о плешивых: "Вы не в родню — в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают". — Государь Александр] и Константин] П[авлович] оттого рано оплешивили, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело — и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров? — "Есть, да не хороши, не смею представить их в[ашему] в[ысочеств]у". — У меня их также нет; я замерз. — Доведши в[еликого] кн[язя] до места, я ему откланялся (вероятно, противу Етикета).
Пушкин. Дневник. Запись от 18 декабря.
19 декабря.
В середу был я у Хитр[овой] — имел долгий разговор с в[еликим] кн[язем]. — Началось журналами: Вообрази, какую глупость напечатали в "Сев[ерной] Пч[еле]". Дело идет о пребывании г[осуда]ря в Москве. Пч[ела] говорит:,Г[осударь] и[мператор], обошед соборы, возвратился во дворец и с высоты красного крыльца низко (низко!) поклонился народу". Этого не довольно: журналист дурак продолжает: "Как восхитительно было видеть вел[икого] г[осуда]ря, преклоняющего священную главу перед гражданами Московскими. — Не забудь, что это читают лавочники. В[еликий] к[нязь] прав, а журналист конечно глуп. Потом разговорились о дворянстве. В[еликий] к[нязь] был противу постановления о почетном гражданстве[362]; зачем преграждать заслугам высшую цель честолюбия? Зачем составлять tiers etat [третье сословие], сию вечную стихию мятежей и оппозиции? Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или должно быть ограждено и недоступно иначе как по собственной воле государя. Если в дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин, не по исключительной воле государя, а по порядку службы, то вскоре дворянство не будет существовать или (что все равно) все будет дворянством. Что касается до tiers etat, что же значит наше старинное дворянство с имениями уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много. Говоря о старом дворянстве, я сказал: Nous, qui sommes aussi bons gentilhommes, aue l'Empereur, et Vous… etc." [Мы, являющиеся столь же благородными дворянами, как и император, и вы и т. д.]. В[еликий] кн[язь] был очень любезен и откровенен. Vous etes bien de votre famille, — сказал я ему — tous les Romanof sont revolutionaires et niveleurs" [Вы истинный член вашей семьи, все Романовы — революционеры и сторонники уравнения]. — Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы. Благодарю, voila une reputation que me manquait [Вот репутация, которой мне не доставало].
Пушкин. Дневник[363].
После 1834 г.
К нам часто заходил некто 3[агряжский] из бедных дворян. Жалкий был человек и нужда сделала из него шута. Пушкин любил его кривлянья и песни. Время было такое. Особенно много поэт смеялся, когда тот пел:
Двое саней с подрезами,
Третьи писанные,
Подъезжали ко цареву кабаку… и т. д.
"Как это выразительно, — замечал Пушкин. — Я так себе и представляю картину, как эти сани в морозный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу, подъезжают "ко цареву кабаку".
В. А. Нащокина. Воспоминания. Иллюстр. прил. к "Новому Времени" 1893, № 8122, стр. 7. — Ср. Бартенев, стр. 46.
1834–1836 гг.
На придворных балах Пушкину бывало просто скучно. Покойная Л. Д. Шевич[364] передавала нам, как, стоя возле нее, полузевая и потягиваясь, он сказал два стиха из старинной песни:
Неволя, неволя, боярской двор.
Стоя наешься, сидя наспишься.
[П. И. Бартенев]. РА 1889, III стр. 124, прим.
Однажды Павел Войнович сильно проигрался в карты и ужасно беспокоился, что остался без гроша. Поэт в это время был у нас, утешал мужа, просил не беспокоиться, а в конце концов замолчал и уехал куда-то. Через несколько минут он возвратился и подал Павлу Войновичу сверток с деньгами.
"На вот тебе, — сказал Пушкин, — успокойся. Неужели ты думал, что я оставлю тебя так?!"
В. А. Нащокина. Воспоминания. Иллюстр. прил. к "Новому Времени" 1898, № 8115, стр. 6.
1835 г., январь.
По выходе в свет его "Истории Пугачевского бунта" появилась пошлая на нее критика в "Сыне Отечества"[365]. Только что прочитав эту критику, я пошел на Невский проспект, встретил Пушкина и шутя приветствовал его следующей оттуда фразой: "Александр Сергеевич! Зачем не описали вы нам пером Байрона всех ужасов пугачевщины?" Пушкин рассмеялся и сказал: "Каких им нужно еще ужасов? У меня целый том наполнен списками дворян, которых Пугачев перевешал. Кажется, этого достаточно!"
Н. В. Путята[366]. Из записной книжки. РА 1899, II, стр. 351.
Февраль.
Ha-днях в театре Г. Фикельмонт[367], говоря, что "Bertrand и Raton"[368] не были играны на СПб. театре по представлению Блума[369], датского посланника (и нашего старинного шпиона), присовокупил: Je ne sais, pourquoi; dans la comedie il n'est seulement pas question du Danemarck. Я прибавил: Pas plus qu'en Europe [Я не знаю почему; в комедии совершенно не затрагивается вопрос о Дании. — Не более, чем в Европе].
Пушкин. Дневник.
8–9 мая.
Тригорское.
*… Я сама от него слышала, кажется, в 1835 году (да, так точно, приехал он сюда дня на
