при своей полноте выкатилась мать Юры, Зинаида Лукинична, добродушная женщина с луноподобным лицом.
— Господи, что вы, перестаньте!.. Я не позволю затевать драку у себя на квартире!.. Андрей Борисович, да успокой ты их, ради бога!
— Господин Коробкин, — сурово сказал Андрей Борисович, — убирайтесь вон из моего дома!.. Немедленно, сейчас же! — Инженер раскрыл дверь и стоял, показывая на нее рукой, заросшей кольцами курчавых волос.
— Пойдемте, Аля, я вас провожу домой, — заторопился Коробкин, оправляя на себе тужурку.
— Пока вы не извинитесь, Коля, я не стану разговаривать с вами, — ответила Аля, смущенная ссорой. — Как вам не стыдно оскорблять друзей.
— Хорошо, я извинюсь. Шурочка, ангел души моей, простите меня, — пробормотал Коробкин, пощипывая жиденькие усики и скрывая свою досаду.
— Под носом взошло, а в голове не посеяно, — съязвил Лука.
Вечер, так хорошо начавшийся, был непоправимо испорчен. Лука знал, что никогда больше не придет в этот дом. Трещина, разъединившая его с гимназическими товарищами, еще больше расширилась. Он выпил пустого чаю, не решившись бросить в стакан кусок сахару, посидел за столом минут десять и, даже не попрощавшись с Шурочкой, пробрался в коридор, незаметно для всех оделся и вышел.
В пустынном переулке стоял извозчик. С фаэтона привстал Микола Федорец в гимназической шинели, нетерпеливо спросил:
— Алька Томенко скоро выйдет?
Лука ничего ему не ответил. Подгоняемый ветром, он быстро зашагал по тротуару.
XXIII
Бездомная кошка, прыгнув через форточку на стол в комнате Дашки, разбила на лампе стекло. Дашка с огорчением посмотрела на осколки, тонкие и выпуклые, словно яичная скорлупа.
— Брысь! — заорала она на кошку и схватила кожаный Степанов ремень, висевший над кроватью; она никак не отваживалась убрать его.
Кошка стремглав вылетела в форточку. Дашка подошла к окну и сквозь ветви сиреневого куста увидела во дворе Луку, игравшего с Жучком.
— Загляни ко мне на минутку! — позвала она.
Мальчик вошел в комнату, спросил:
— Заниматься будем? Сегодня по расписанию у нас арифметика.
— Обязательно, да проклятая кошка разбила стекло. На вот два рубля, сбегай к Обмылку, купи стекло, а то придется сидеть без света.
В полутемной лавочке Светличного стекол не нашлось, и Лука, не раздумывая, отправился в город. У городского двора встретил Шурочку Аксенову. Она шла в гимназию. Поздоровались чинно, как взрослые, и, чувствуя непонятную неловкость, пошли рядом.
— Что вы сейчас читаете? — по своему обыкновению, спросила девочка, не отводя глаз от земли.
— Стихи Тараса Шевченко. Папа очень любил этого поэта, знал многие его стихи наизусть. Я рылся в его книгах и отыскал «Кобзаря».
— Который теперь час? — спросила девочка.
Лука взглядом бывалого человека посмотрел на солнце, ответил:
— Около двенадцати, пожалуй, будет.
Шурочка заторопилась.
— Боюсь опоздать на урок. Пойдемте быстрее.
Они торопливо прошли около версты по залитому жидкой грязью Змиевскому шоссе и свернули на Державинскую улицу, густо обсаженную молодыми тополями. У аптеки с красивыми голубыми и красными шарами в окнах стоял обшарпанный фаэтон, извозчик в поддевке дремал на козлах, старенькая кляча с подвязанной к голове торбой лениво помахивала куцым хвостом, у передних ног ее, подбирая просыпанные зерна, прыгали воробьи.
При виде фаэтона Луку будто осенило. Он даже вспотел от волнения.
— Эй, Ванька, живо на Старомосковскую, к женской гимназии! — крикнул он задыхающимся голосом и, подхватив Шурочку под остренький локоток, посадил в фаэтон.
Шурочка почти упала на потертую кожаную подушку.
— Что вы, Лука, я пойду пешком, у меня еще есть время, — вся вспыхнув, залепетала она.
Но извозчик проворно снял брезентовую торбу с лошадиной морды. Нахлестывая клячу кнутовищем, он помчался по тряской мостовой, плутовато оглядываясь на необычных ездоков.
Лука был на седьмом небе. Впервые в жизни он ехал на извозчике, да еще с девочкой, которая ему нравилась, совсем как Колька Коробкин, катавшийся в санках с Алей Томенко по Сумской улице на рождество.
— Быстрей! Быстрей! Гони во всю мочь! — подгонял он извозчика и даже подталкивал его в широкую спину.
Но приподнятое настроение исчезло так же быстро, как появилось. Весь бледный, Лука в чрезвычайном волнении наклонялся вперед, словно этим движением хотел помочь лошади, и в то же время измерял расстояние, соображая, сколько придется платить.
Его мучило, хватит ли двух рублей, чтобы расплатиться с извозчиком. Весь погруженной в расчеты, он даже перестал разговаривать со своей притихшей спутницей.
Неподалеку от Петинской улицы сорвалось переднее колесо, и седоки, ударившись о кучерскую спину, едва не вывалились в грязь. Чертыхаясь, извозчик почесал затылок, слез с козел, достал из-под сиденья вагу и нехотя принялся налаживать колесо. Провозился он минут десять. Нетерпеливо ждавшая на тротуаре Шурочка не выдержала, пробормотала, что больше ждать не может.
— Я провожу вас до гимназии… — взмолился Лука.
— А платить кто, губернатор будет? — завопил извозчик.
— На́ вот, на́! — Лука стыдливо сунул в огромную ладонь Ваньки два влажных от пота Дашкиных рубля и почувствовал, как по спине его пробежал озноб.
— Маловато, барчонок, — словно разгадав все, что творилось в душе мальчика, насмешливо проговорил извозчик. — За такой прогон полагается не менее трех целковых. Это уж такса.
— Хватит! И так много даю, — заикаясь, выдавил из себя Лука.
— Гони зелененькую! Сено опять вздорожало.
— Говорю, хватит, — мальчик повысил тон.
— А то можно и городового кликнуть, да в участок. Нет денег — не лихачествуй.
— Заломил втридорога и еще торгуешься! Думаешь, я никогда на извозчике не ездил? Ездил — и цену знаю… Пойдемте.
Лука взял Шурочку за руку. На душе у него стало муторно. С извозчиком, кажется, разделался. Но где теперь взять деньги на стекло? Может, продать что-нибудь? Но что он может продать, когда одни-единственные штаны — все его богатство?
Навстречу, держа за голову голубоватую скользкую селедку, шагал парень лет восемнадцати. Лука издали уловил что-то недоброе в его лице и в том, как он вдруг перехватил селедку из руки в руку. Поравнявшись с Лукой, парень ни с того ни с сего размахнулся и сильно мазнул селедочным хвостом по его щеке. От оскорбления и обиды Лука света божьего невзвидел. Не будь здесь Шурочки, он, может, выругал бы парня, на том дело и кончилось бы. Но оскорбление было нанесено публично, при даме, и Лукашке полагалось вступиться за свою честь.
— За что? — крикнул он, схватил валявшийся на мостовой кусок кирпича и, не раздумывая, огрел по голове парня, не ожидавшего от него такой прыти.
Парень взвыл от боли и бросился к нему. В руке Луки был уже новый кусок кирпича. Светлые глаза его потемнели и сузились.
— Не подходи! — едва слышно прошептал он. — Еще один шаг, и
