в глухую темноту.
* * *
Темнота была вокруг и когда я очнулся. Но эта темнота была другой. Она была безопасной. В ней было тепло и пахло сушеными травами. Оставалось признать, что я был дома.
Небо за окном начинало розоветь. Дверь на балкон была плотно прикрыта.
Я привычно протянул руку и дернул за шнурок: старомодная лампа у изголовья включилась, и добрые пять квадратных метров моего чердака предстали перед моими глазами.
Я сел в кровати. Плечо слегка саднило. На нем я обнаружил пару пластырей. Только я напрочь не помнил, кто и когда налепил.
Деревянные ступени лестницы заскрипели под тяжелыми шагами. Дверь отворилась.
– Значит, наш герой не спит? – спросил Герман, конечно, это был он.
– Почему герой? – спросил я.
– По многим причинам. Из последних: ты героически защищал больного волчонка от злого деда-лесника. Чуть не впаял последнему заряд крупной дроби в брюхо. А заодно обозвал «гадом». Хотелось бы только знать, за что?
– Де-ед, – протянул я. – Так это был ты? Я думал… я вспомнил…
– Я примерно знаю, о чем ты думал, – сказал дед мягче, чем мог бы. – И о чем ты вспомнил, тоже догадываюсь. А главное, ты все равно промазал.
Я наморщил лоб.
– Прости, – сказал я. – Я был уверен, что это… другие.
– Я знаю. Я знаю даже больше, Сережка. И это вторая причина, по которой вместо хорошего ремня я накрыл твою задницу всего лишь легким одеялком. Шерстяной плед я отнес твоему другу Вику.
– Как он? Ему было совсем плохо…
– Ему и сейчас не здорово. Если я что-то понимаю в делах волков-оборотней… а я в них все понимаю… он должен был умереть еще ночью. Что-то его задержало. Я знаю, что. И это третья причина, по которой я назвал тебя героем, Сережа.
Я сел на постели и пошевелил босыми пальцами ног. Пожалуй, сейчас я был рад, что они у меня без когтей. С волчьей мордой было бы несколько неудобно слушать, что ты герой, и слегка краснеть.
– А вот твой пушистый друг не сможет больше превращаться, – вдруг сказал Герман. – Хотя все лучше, чем смерть… да. Так что у тебя теперь есть домашний питомец. Немного больше сибирской лайки, и обещает расти еще. Но тут уж выбирать не приходится… не возвращать же его к этому долговязому ублюдку Гройлю?
– Можно мне к нему? – спросил я, не дослушав.
– Да. Ты уж извини, я не поволок эту зверюшку сюда. Скажи спасибо, что донес одного человеческого щенка… весом в полста килограммов… вниз, пожалуйста, добирайся сам.
Я встал и надел кроссовки. Натянул новую футболку, что висела на спинке стула.
– Это уже четвертая, – сказал дед не по-сибирски занудным голосом. – Четвертая футболка. За последнюю я выставлю счет старине Карлу. Правда, это именно он подсказал мне, где вас искать… я бы не сообразил, что у кого-то будет желание влезть в ржавый вагончик.
Он еще что-то говорил, но я (слегка пошатываясь) уже спускался по лестнице. Дед последовал за мной. Внизу ворон Карл встретил нас дружелюбным карканьем. Я остановился и поглядел на него очень внимательно.
– Спасибо, Карл, – сказал я.
Ворон церемонно раскланялся (он отлично проворачивал такие цирковые трюки). Потом подхватил что-то со стола и кое-как перелетел ко мне на плечо («Ч-черт», – прошипел я, а на новой футболке появились первые дырки).
– Жр-рать, – сказал он.
Ничего не поделаешь, пришлось взять у него из клюва ломтик жареного мяса. Мясо оказалось теплым и чертовски вкусным. Мне почему-то вспомнилось что-то очень старинное, хорошее и доброе, почему-то связанное с Карлом – но давным-давно забытое, а может, и вовсе не бывшее никогда, как и многое, что случалось в моем детстве.
Вы должны меня простить. Я вообще не был уверен, что в моем детстве было что-то хорошее.
Мы вышли на крыльцо. Солнце уже выглянуло из-за кромки далеких гор. Белые розы на помятых (мною) кустах нежно розовели в лучах рассвета. Вероятно, это было шикарно, но рассматривать красоту было некогда.
На заднем дворе я осторожно потянул на себя дверцу прицепа.
– Вик, – позвал я.
Глаза привыкли к темноте, и я его увидел. Он положил голову на лапы и смотрел на меня.
– Я вколол ему вакцину и общеукрепляющее, – сказал дед. – Я не позволю местным редким видам просто так вымирать. Даром я, что ли, смотритель в этом заповеднике? Нет, если хочешь подыхать – всегда пожалуйста, только не в моем районе…
Вик смотрел на меня и молчал. Зато мой дед говорил за всех. Он что-то рассказывал о том, как он вешал ментам лапшу на уши (было у него и такое выражение), и как его отпустили с извинениями, да еще и довезли до дому. Наверно, это было интересно – но не сейчас. Наконец Герман устал и умолк. Похлопал меня по плечу. Нагнулся, проделал то же самое и с лежащим волком (Вик только зажмурился).
– Веди себя прилично! – сказал он ему прямо в ухо. – И мебель чтоб не грыз!
Не дожидаясь ответа, он наконец ушел.
Я присел на ступеньку у входа. Вик потянулся и смог положить нос прямо мне на коленку. Когда мы были людьми, такое было немыслимо, думал я. Я бы и сам не одобрил. Ну… если бы я был обыкновенным человеком.
А теперь я погладил Вика по шее. Раны почти не были видны, если не считать нескольких проплешин в серебристой шерсти.
– Я ушел от них, – сказал он беззвучно. – Навсегда.
Мы снова понимали друг друга без слов. Я не ответил, но он знал, что я его понял. И даже знал, что я мог бы ответить.
– Ты меня не прогонишь? – спросил он.
Я потрепал его за уши. Он снова закрыл глаза и даже язык высунул – но это он так улыбался.
– Всегда мечтал завести собаку, – сказал я.
– Чего, правда?
– Зуб даю, – повторил я странное выражение моего деда. – В смысле правда. Как-нибудь уговорю тетку Эллу… а уж сестричка, Вероника… она вообще обожает животных.
– Ты обещал познакомить, – сказал Вик, все еще улыбаясь. Вряд ли он поверил, но все же.
– Если будешь себя плохо вести, обязательно познакомлю…
Он не ответил. Не без труда поднялся на ноги. Теперь его нос и длинный язык находились совсем рядом с моим лицом. В пределах досягаемости.
– Эй, – испугался я. – Не надо вот этого.
Но он не послушался. И взмахнул языком.
– Передашь Веронике, – сказал Вик очень хладнокровно. – От меня.
– Плохая ты псина, – возмутился я. Но тут же бросил злиться: Вик все же не устоял и покачнулся,
