успокоительного. К счастью, у Кэтрин его предостаточно, – ответил я, поправляя взлохмаченные волосы и перекошенный галстук. – Обязательно возвращайтесь, нам нужно побеседовать.
Рубашка Бенедикта выбилась из брюк, и когда он шел к выходу из комнаты, потягиваясь руками вверх и делая глубокий вдох, я увидел, что у него сбоку выпали два билета.
До прихода к нему в гости я слышал, как молоденькой соседке мистера Мура подготавливали экипаж ко времени, назначенному за час до балета. Стоило ли мне спрашивать у мужчины о таком совпадении? Наверно, нет. Вдруг он попытается придушить меня снова?
Пока Бенедикт искал одну из своих настоек, позволяющих после употребления пообщаться разве что с умершими предками, я поднял упавшее кресло и повесил пиджак мужчины обратно на спинку.
– Мистер Брандт, раздевайтесь, – заявил вернувшийся Бенедикт с бутылкой в руках.
– Женщины вас больше не привлекают?
Он искусственно рассмеялся и предложил померить вещи.
– Давайте сначала выясним, почему вы меня едва не убили, а потом перейдем к примерке, – сказал я и жестом предложил мужчине присесть. – Вам бы, вместо яда для Роберта, спросить у Клаудии имя хорошего психотерапевта. И не только для себя, а для всей вашей семьи.
Старый друг тяжело, обреченно выдохнул, опустив глаза в пол, поставил бутылку на журнальный столик и сел на свое кресло, сложив накрест руки на груди.
Всем своим видом он показывал нежелание доставать из большого семейного шкафа глубоко спрятанные скелеты, но, несмотря на это, Бенедикт был достаточно умен и отчетливо понимал, что если сейчас не расскажет об убийстве, то рано или поздно я все выясню сам, и даже то, чего мне не следовало бы знать.
– У каждого свой путь и свое отмеренное время, – произнес он. – Я не мог принять факт, что какой-то никчемный мальчишка из низшего класса погубит жизнь моей дочери, потерявшей голову от любви.
– Ваше убеждение бессмысленно и противоречиво. Приняв на себя образ Господа, вы насильственно избавились от Роберта, решив завершить его жизненный путь в гостевой спальне.
– Послушайте, весь этот абсурд, в виде создания молодой семьи, в наши планы не входил, – прохрипел мужчина, чуть наклонившись вперед. – Мы с Кэтрин не собирались отдавать Эбигейл замуж так рано. Мы хотели дать ей образование, навыки. Она должна была заниматься нашими предприятиями, думать о том, как их расширить, а не бегать за каким-то там Робертом! В один из дней я подслушал, как дочь плакала, просила жениха заразить ее, чтобы они смогли уйти вместе. Мне пришлось обратиться за помощью к мисс Дю Пьен, наврать про жену и получить заветный хинин. Десять граммов были смертельной дозой. Я и представить не мог, что дочь начнет терять рассудок. Роберт порочил нашу семью одним своим существованием. Он разрешал Эбигейл кататься на велосипеде в дамских шароварах и в рубашке мужского покроя, а не в платье, как делают все благоразумные дамы! Немыслимо! Будь у меня возможность вернуть время вспять – я бы все равно его отравил.
– Вы, оказывается, манипулятор и тиран, мистер Мур. Хотели, чтобы дочь попалась в вашу паутину, чтобы она была податливой, желали сделать лучшую версию себя и своей жены.
– Желать своему ребенку счастливого будущего – это проявление тирании? Думаете, начавшиеся бесконечные ссоры между нами – моя прихоть? Что еще остается делать?
– Послушать свою дочь и услышать ее желания.
Бенедикт заулыбался, помотал головой и спросил:
– Вам она тоже наплела, что хочет новый мольберт? Как такая чушь может помочь там, где не справлялись лучшие врачи?
Смею предположить, что Эбигейл хотела покинуть мир заодно с Робертом не только из-за своей сильной любви к нему, но и от желания избавиться от бесконечного контроля и исполнения родительских несбывшихся мечтаний. Девушка, привыкшая к привычным советам и нравоучениям от старшего поколения, боялась неприспособленности к внешнему миру, хотя и желала покинуть отчий дом.
Пока Бенедикт избавлялся в борделях и опиумных притонах от преследовавших его мыслей, связанных с убийством Роберта, а Кэтрин постоянно работала и находилась в состоянии ревности, Эбигейл долгое время проводила в больницах. Ее якобы лечили. Но правда в том, что никто из родителей просто не хотел разбираться с ее маленькими трагедиями, произошедших по их же вине.
Находясь в другом городе, я пытался помочь ей, несколько раз уточнял адреса больниц у лорда Олсуфьева и тайно навещал ее. Это помогало отвлечься от развода с супругой и наступившей черной полосы.
Я развлекал девушку, голодал, но дарил ей небольшие подарки и, самое главное, разговаривал, потому что знал, каким сильным лекарством бывает простое человеческое слово. К сожалению, для Эбигейл, судя по ее состоянию на сегодняшний день, мне так и не удалось найти подходящего.
– Извините еще раз, – сказал мистер Мур, прервав мои размышления и молчание. – Надеюсь, что, кроме меня, вас и мисс Дю Пьен, о сложившихся обстоятельствах больше никто не располагает информацией.
Мне не хотелось привносить в семью мистера Мура очередной разлад, который затронул бы Эбигейл и усугубил бы положение дел еще больше, поэтому я не стал сообщать ему об осведомленности миссис Мур.
– Нет, только если вы сами не разболтали всем подряд. Скажите, вы до сих пор собираетесь отправить дочь на лечение в Швейцарию? Мне известно, что спонсирование постановки миссис Гамильтон легло на ваши плечи. Как вам удастся потратить две такие большие суммы, учитывая некоторые проблемы с доходом?
– Мистер Брандт, все это больше похоже на допрос, – подметил мужчина, наливая себе настойку. – Неужели мой семейный фасад идиллии начал рушиться, раз всего за каких-то четыре дня вы узнали больше, чем за все прошлые годы нашей дружбы? Нужно поработать над ним.
– Нужно поменьше болтать.
– Учту. Да, изначально я хотел помочь Анне, но сегодня с утра она почему-то отказалась от финансирования, сказала, мол, не в ее силах отбирать деньги у больного человека. Поездка не отменяется.
Подозрительно легко миссис Гамильтон приняла мою сделку, отчего я еще больше усомнился в правильности принятого решения. Не покидало ощущение, будто меня переиграли и просчитали на несколько ходов вперед.
Я убедился в правильности слов мисс Дю Пьен о полной чаше, которая заменилась пустотой и личным одиночеством каждого из домочадцев. Клаудии повезло, она смогла переступить сквозь иллюзорное величие этого дома, часто находясь наедине с его обитателями, в то время как я проводил время в компании с отцом семейства, который, как и положено, не выносил неурядицы на всеобщее обозрение и всячески сдерживал свои тиранические наклонности при чужих людях.
– Где это видано, чтобы убийца осуждал другого убийцу? – вдруг спросил Бенедикт, возмущенно взмахивая рукой. – Абсурд!
