по стеклу. Вид её пугал, она была похожа не себя, такую, как была в клинике год назад.
– Нет, приговор уже вынесен. Учти, ты поедешь одна. Даньку я с тобой не пущу. Про Сашку ты уже слышала. Если твой хахаль будет себя хорошо вести, через полгода подадим на условно-досрочное. Не сдохнет.
– Я все поняла. Ник, ты можешь восстановить мой паспорт, я хочу опять быть Ксенией Брюхановой. Милана Вальдес не может быть невестой уголовника, а Ксения Брюханова – вполне. Если надо, я назовусь невестой. Меня предупреждали, что этот путь самый длинный, и что я его выбрала зря. Пора вернуться, я его осудила, что не мог простить меня. А сама? Нет, я поеду к нему. Завтра.
– Детка, твои мозги закипели. Поехали домой, поговорим через неделю, а? Кстати, Сашка сказал мне кто их похитил – это жена твоего Дэна, Ольга. Мы давно уже знаем, как ей это удалось, хотя по сведениям полиции она не выезжала из Берлина. Эту мадам уже ищут, заодно найдутся и деньги Дэна, как мне кажется.
Ник замолчал, увидев, что Ксения его не слушает, а смотрит за стекло, плачущее вместе с ней московским мелким дождем. Резко развернувшись, ушел в спальню к детям, эти маленькие верные сердечки не забудут и не предадут. И им все равно, что у папы Ника почти не работают руки, плохо ходят ноги и лицо наполовину из силикона, они видят его сердце, его любовь к ним, и … словом, пошло все к черту! Пока у него есть эти дети, он не будет один.
Конечно, утром Ксения никуда не улетела. Точнее улетела, но вместе со всеми, в Сочи, к Нику. Месяц она была с детьми, наладила жизнь и быт, а через месяц улетела к Дэну, со своим восстановленным паспортом. Теперь к ней не было претензий, дело давно было закрыто.
Глава 21. Встреча за колючей проволокой
Дэн, как всегда, проснулся раньше побудки. Узкая кровать, тонкое одеяло, холод в большом помещении, непокой в сердце не давали доспать последние минуты. Сегодня ещё добавился тревожный сон, не мрачный, а какой-то светлый, царапающий душу своей невозможностью. Еще два года колонии, два года жизни в мрачных бараках с двухярусными кроватями и толпой народа, нигде и никогда никакого уединения, даже в душе и туалете.
Чтобы хоть как-то отвлекаться от дум, Дэн все время работал, их колония специализировалась на разведении свиней, и все осужденные, или «жулики», как их называли здесь, работали в свинарниках, либо строили их. Дэн, к счастью, занимался строительством нового здания для молодняка, потому что выдержать шум и запах в свинарнике было не по его силам. На стройке же можно было задержаться до вечера, потому что в бараке было делать нечего.
Колония была продвинутой, был и спортзал для «жуликов», но его больше держали для проверяющих, чистым и пустым. Была библиотека, была школа для желающих. Но собрание книг было жалким и неинтересным, да и читать он не мог. Поэтому, сидя в своем кабинете на стройке, он вечерами чертил по работе, и просто для себя. Чертил, уходил в себя, и листал свою память, каждый хороший момент. Почему-то его жена Ольга никогда даже не возникала в его мыслях, а тот месяц, когда он видел своих детей, был самыми драгоценными страницами.
Когда Дэну сказали, что к нему в колонию приехала невеста, он думал, что это ошибка. Но развлечений у сидельцев немного, и он пошел глянуть. В однокомнатной квартире, отводимой для долгосрочных свиданий, он увидел Ксению – повзрослевшую, с легкой сединой в светлых волосах и морщинами возле рта. Он шагнул назад, страшный, худой и плохо выбритый, ему было стыдно, что она видит его таким.
– Зачем ты приехала? Унизить меня? Увидеть меня в этом дерьме? – Голос от злости был глух, а с языка хотели сорваться словечки, которые здесь в особом ходу.
– Стой, Вадим. Не беги, мы с тобой и так наделали ошибок, набегались. Иди садись, вот я привезла еду. – Устало проговорила Ксения. – Да, у нас радость! Ник нашел детей! Они у него в Сочи, и теперь охраны еще больше…
Дэн не мог поверить, что дети нашлись, он так мучился их пропажей, считая себя виновным. Теперь с его плеч свалилась гора, и он закрыв глаза, прислонился спиной к двери. Из-под сомкнутых век покатились горячие слёзы, и остановить их он не мог.
Ксения подошла к нему, неловко обхватила поверх опущенных рук, и прижалась к черной робе.
– Все, теперь всё. Они живы, мы их нашли. Поплачь, это нужно. И прости меня, я тебя должна была простить сразу, я не должна была уезжать тогда. Не сказав про беременность.
– Я очнулся, я сразу очнулся, как только увидел тест на беременность. Как морок сошел, я любил тебя… И люблю, не понимаю, что на меня нашло… Но я умираю без вас всех, уже седьмой год умираю… и все никак не умру.
Она подняла мокрое от слёз лицо, и рыдая покрыла поцелуями его губы, подбородок, и уткнулась в шею. Он неловко погладил её по голове шершавой ладонью, и прижал к себе.
Через полчаса Ксения накрывала на стол, а он смотрел молча, и не мог поверить, вот она, рядом, протяни руку, и коснешься. Он опустился на расшатанный табурет, и смотрел на свою женщину, а она все говорила и говорила, двигалась, ставила на стол посуду и еду, и все говорила, но слова не достигали до его сознания.
– Ну Вадим, ну что ты сидишь? Давай ешь, я сама готовила! – рука толкнула его в плечо, и он очнулся. Схватил ложку, хлеб, и опять замер.
– У тебя есть их фото с собой?
– Ой, фото в телефоне, а его забрали. Может, я позову охрану, попрошу? При них посмотришь?
Она постучала в двери, и долго уговаривала охранника, обещая, что всего на пять минут, посмотреть при нем фото детей. Пожилой охранник вздохнул, вышел. Через полчаса пришел оперативник, принес телефон, придирчиво стоял за спиной, пока Дэн листал фото детей. Потом выхватил телефон, посмотрел вопросительно. Понятливая Ксения сунула ему в руку сто долларов, и он исчез, просочившись через дверь.
Дэн поел, вымылся в душе, вышел одетый в привезенные вещи, и стало ещё заметнее, насколько он изменился. Сколько ему? Сорок пять? Этому битому жизнью, явно старому мужику можно было дать и пятьдесят, и пятьдесят пять, без щетины на лице морщины стали еще заметнее, худоба
