потом мы спустились к реке, прошли по берегу до брода. Вода холодная. А мопед, конечно же, утопили. Причем я.
Дрондина окончательно пришла в себя, и я поручил ей взяться за багажник, сам же ухватился за переднее колесо. Мы довольно легко добрались до середины реки, держали «Дельту» высоко, чтобы картер не заливало, ну, а затем я наступил на камень. Нормальный плоский камень, скользкий, на таких ручейник живет. Попытался удержать равновесие, но сделал лишь хуже – дернул колесо на себя. Дрондина выпустила багажник из рук, «Дельта» утонула.
Брод неглубокий, полметра хорошо если, но мопеду хватило. Залило картер, карбюратор, катушку, глушитель, все, короче. С катафотами. Теперь возни на неделю, а то и больше. Разбирать, сушить, смазывать, собирать, пробовать завести, опять разбирать.
Я подумал – не оставить ли мопед в реке, но решил вытащить, все-таки отцовский. Так что на берег мы «Дельту» выручили.
– Я тебе помогу чинить, – пообещала Дрондина. – У нас мотоплуг был, ты же помнишь, мы с папой всегда его чинили. И вдруг раз – и не починили. Это Шнырова сахара в бензин подсыпала, я знаю.
– Пойдем уж…
Она подталкивала мопед в багажник, но без особого КПД. Так что все на мне.
Мама Дрондиной, тетя Света ждала, сидя на гладкой сосне. Увидела нас, поторопилась встречать. Мне пыталась пятьсот рублей всучить, я отбился. Сказала, что принесет сала.
– Мост сломали, – через распухшую щеку прогундосила Дрондина.
– Нос сломали?! – с ужасом переспросила тетя Света.
– Мост! – поправила Наташа.
– Мост, – пояснил я. – Не сломали, а украли.
– Как?!
– Приехали, рельсы краном подцепили – и увезли. Скорее всего, в чермет.
– Теперь мы на острове, – улыбнулась распухшими губами Дрондина.
– Утром же еще были…
Мама Дрондиной растерянно потерла подбородок.
– Надо в полицию позвонить… – сказала она. – Как позвонить… Как теперь?
– Не знаю.
Пожал плечами и покатил мопед к дому.
Думал про мост. Вернее, пытался. Потому что ничего толковое не придумывалось. Если рельсы на самом деле украли, то когда их вернут назад сказать сложно, эти то еле положили, отец аж до губернатора доходил. Конечно, может, рельсы убрали, чтобы заменить на новые, такая вероятность имелась, но…
Короче, скоро увидим.
Перед тем, как разойтись, тетя Света сказала, что каждому зачтутся их добрые дела. Я не стал спорить. Показалось, что из-за тополя выглянула Шнырова, но, может, и показалось, Шнырова, скорее всего, спала, объевшись крыжовником.
Дома хотел на спиртовке ужин разогреть, но повело, свалился на диван, успел только будильник поставить. Проспал час, все, сон сбился.
Дом остывал от дня, скрипел, вздыхал, охал. Когда в доме не один, эти звуки не слышатся, не обращаешь на них внимания, когда один, все наоборот, в каждом звуке слышится гость. Знаешь, что никого нет, а все равно. Один.
Один.
Я провертелся до двух, а проснулся часа в три, с первым светом. Будильник задребезжал, словно в голову ведро гаек высыпали, я вскочил. Вышел на крыльцо, сел. Как люди раньше с такими будильниками жили?
Утро.
Мама в Никольское должна приехать в пять часов, поездом. Возьмет такси, минут без пятнадцати шесть будет у нас. Надо встретить.
Спать больше не хотелось, решил спуститься к реке. Посидеть, костер пожечь. У Сунжи красиво с утра, солнце поднимается из-за холма, и когда оно восходит достаточно высоко, тополя вспыхивают, словно в огне.
Над холмом еще висела почти прозрачная луна, солнце едва собиралось, я проверил спички в кармане и пошагал к реке. По улице Волкова, по тропке, мимо сидельной сосны и тополей, и на подходе к тополям я услышал странные звуки, для нашего холма чужие и странные, трень-брень, тым-дымц.
Я осторожно свернул с тропки, хотелось поглядеть на сказочную утреннюю музыку, хотя я и догадывался, что вряд ли это Дрондина или ее мама.
Шнырова.
Она забралась на качели и теперь слегка покачивалась, отталкиваясь от земли длинной ногой. В руках Шнырова держала ту самую большую гитару с Волком на деке.
Ничего у Шныровой не получалось.
Она неловко переставляла по ладам непослушные пальцы левой руки и не в лад брякала правой по струнам. Получалось ужасно, еще хуже, чем на той дрондинской записи.
– Шла Саша по шоссе, шла Саша по шоссе…
Пела Шнырова, сбивалась, плевалась и пела снова.
– Шла Саша по шоссе…
Я прокрался мимо певицы и стал спускаться с холма. Шагал по тропке, и слышал Шнырову. Вряд ли она стала играть громче, но я ее слышал, дурацкое бряканье по расстроенным струнам и слова мимо нот.
Так я и спустился к реке, к месту, где был мост, уселся на берегу, собрал ветки и зажег костер. В то утро, видимо, что-то происходило с давлением – было далеко, но я слышал – за Сунжей на торфяных болотах курлыкали журавли, и Шнырова, скрипела на качелях и пела дурную песню про упрямую Сашу, у которой непременно все получится.
День зайца
Мама долго ругалась.
По поводу моста, по поводу электричества, по поводу общего дурдома. Стоило ей на день отлучиться – и на тебе поперек!
Поминала мэра, губернатора, областную Думу и так далее.
Потом просто материлась.
Под конец досталось и отцу, который умотал на свои севера, а мы тут хлебай лопатой.
Это она все-таки с обиды. Отец-то при чем?
Успокоившись, мама выгнала меня из дома и позвонила отцу, у нее телефон разрядиться еще не успел. А я и сам не хотел ничего слушать, ну чего хорошего услышишь? У отца вахта еще нескоро закончится.
Я выкатил из сарая «Дельту» и занялся ремонтом. То есть, какой уж там ремонт, разборка. Пока закисать не начал, лучше разобрать. Расстелил брезент, стал раскручивать.
На крыльце показалась мама в городском.
– Ты куда? – спросил я.
– В Никольское, – объяснила мама. – Такси вызвала. Часа в три встречай у реки.
– Зачем?
Мама не ответила, ушла.
Едва скрылась мама, как во двор решительным шагом вступила Дрондина. Немедленно возникли дурные предчувствия. Скоро у меня предчувствия станут возникать при одном появление Шныровой и Дрондиной. Кого хочешь доведут.
Дрондина сообщила:
– Эта гадина опять за свое! Как мать ее уехала, так она совсем шибанулась!
Я подумал, что каникулы – не лучшее время года. Обычно я каникулы люблю, но в этом году что-то с ними не заладилось. Наверное, возраст переходный. Но у
