что нужно человеку от самого рождения и на всю его жизнь. Была в лавке мануфактурно-бакалейная торговля (всевозможная мануфактура, орехи, пряники, мука, керосин, кирпич, медикаменты, рыба, мясо, сахар, готовые костюмы, валенки (которые выписывали из Кукмары на берегу Волги), сапоги (из Кунгура), ботинки, галоши (из Санкт-Петербурга, фабрики «Богатырь»).
Мать умерла 21 февраля 1918 года, простудилась в лавке и долго болела. Остались братья Захар, Илларион и я, Георгий, сёстры Анна, Елена, Прасковья (сейчас живёт в Кургане, ей 84 года). Всего шестеро детей.
Через четыре с половиной года отец женился в 1922 году на Евлалии Евграфьевне Лахтиной (вдове). Была очень хорошая женщина, прожила до 104 лет, а отец умер в 80 лет. Хозяйство до второй женитьбы отца вела жена Захара. Хозяйство было немалое: до 1917 года было до 12 и более рабочих лошадей, кроме них, молодняк; коров дойных до 25, много кур, овец, которые счёта не знали. Излишки молока во флягах сдавали на маслобойный завод. Но отец часто говорил, что лучше и выгоднее держать одного быка, чем 25 коров.
Поскотина (поле для выпаса скота) была в полукилометре от села. А дальше были наделы земли для посевов зерновых культур. Сеяли по 80–85 десятин (десятина земли это 2400 квадратных саженей, то есть площадью около одного и одной десятой гектара). Каждому хозяйству была отведена десятина земли для картофеля и конопли. Конопля шла на получение конопляного масла, её трепали, чтобы вить канаты и верёвки. Ткань с добавлением конопляной нити или из неё не имела сносу. Семена конопли добавляли в корм курам. Земля удобрялась навозом. Держали по 35–40 десятин паров, на следующий год на них сеяли пшеницу.
В селе были 3 сноповязалки (у нас их называли самовязалки), каждая на 2 хозяина. Наше хозяйство можно было считать богатым. Отец сам построил ветряную мельницу. У нас были сельскохозяйственные машины для своей семьи — сеялки, веялки, молотильные машины, сохи (позднее завели плуги), но жали и молотили и для людей, обратившихся за помощью. Одна машина была куплена в 1912 году — самовязалка, самосброска, сенокосилка — и потом ещё одна. Машины покупали в кредит в акционерном обществе. В 1927 году отец купил триер за 380 рублей, а в 1928 году наш триер советские власти конфисковали. Это было устройство для провеивания от шелухи, семян сорняков и твёрдых комков и сортировки по длине зерна.
Отец был очень трудолюбивым человеком и приучал детей хорошо уметь и любить выполнять любую необходимую работу. До революции держали по два работника, после — одного. Каждого работника надо было, в первую очередь, накормить, одеть. Один из них, Макар Семёнович, жил у нас 13 лет и не хотел заводить своё хозяйство. Мы, дети, ему подчинялись, не смели ослушаться. А второй работник, Гриша, молодой, поработав у нас, завёл потом своё хозяйство, выучился и тоже поставил кузницу.
Был отец человеком глубоко религиозным. Он со старанием пел в церковном хоре, стал церковным старостой, потом за его честность избрали сельским старостой, позже и старшиной.
Я пошёл учиться в первый класс в 1911 году. Учился с интересом и легко, и после рождественских каникул меня перевели уже во второй класс. До сих пор помню стихотворение, которое выучил в школе в 1912 году. Оно посвящено манифесту царя-освободителя Александра Второго от 18 февраля 1861 года об освобождении крепостных крестьян. Вот оно, как тогда заучил:
Посмотри, в избе мерцает, светит огонёк,
Возле девочки-малютки собрался кружок.
И с трудом, от слова к слову, пальчиком водя,
По-печатному читает мужичкам дитя.
Мужички, в глубокой думе, слушают, молчат,
Разве крикнет кто-нибудь, чтоб уняли ребят.
Бабы сунут деткам соску, чтобы рот заткнуть,
Чтоб самим бы, краем уха, слышать что-нибудь.
Даже, с печи не слезавший много-много лет,
Свесил голову и смотрит, хоть не слышит, дед.
Что ж так слушают малютку, иль уж так умна?
Нет, одна в семье умеет грамоте она.
И пришлось ей, младенице, старичкам прочесть
Про желанную свободу дорогую весть.
В 1913 году я окончил четвёртый класс и получил документ об успешном окончании начальной школы, этим очень был доволен отец.
В 1917 году, после революции, запретили частную торговлю, обложили налогом, заставили сдавать хлеб. Загружали по 40–50 подвод в день (по двадцати пяти пудов зерна в мешках на лошадь, пуд это сорок фунтов, или шестнадцать килограммов). Арендованные земли разделили и распределили крестьянам. Когда в 1918 году пришли чехи, отцу предлагали снова взять земли обратно, но он арендовать её отказался, посчитав, что хватит и своей земли, которая положена на каждого едока.
В селе случился пожар. Это несчастье позже сыграло положительную роль в моей судьбе.
В 1928 году наше село Пименовка разделили на «пятидесятки», то есть в каждой «пятидесятке» по 50 дворов. В одной из них старостой назначили меня. Я должен был обеспечить сдачу государству муки, зерна. Но заданного количества собрать не смог. За это меня судили. Присудили две недели тюрьмы и 5 лет ссылки в Вологодскую или Северо-Двинскую губернию. Я выбрал Вологодскую. К этому времени наш дом был уже конфискован.
В этом и следующем годах, если люди «пятидесятки» не сдавали назначенный хлеб, то старшего день и ночь держали в сельсовете, несмотря на сенокос. В период «июньской заготовки» выступившего на собрании свата Иванова Дмитрия Ильича с честным объяснением, почему хлеба нет, арестовали и расстреляли за вредительство. Доводы, что зерно, которое оставалось после прошлогодней заготовки на зиму на семена, весной всё посеяно, а нового урожая ещё нет, власти не признавали.
На обвинённых в саботаже заготовок накладывали «бойкот»: детей не принимали в школу, заколачивали колодец с водой, всем членам семьи ничего не продавали в магазине. Самого хозяина виновной в не сдаче зерна семьи могли водить по улицам села в жару одетого в шубу, зимнюю шапку, варежки или шубенки и валенки, сверху покрывали ещё тулупом или меховой дохой. Так позорили Чечулина Дмитрия, Чечулина Александра.
Приехав в Вологду, я поселился у родственников заведующего местной сапожной мастерской Гаммлера. Хозяина звали Исай Яковлевич. Газеты опубликовали статью «Головокружение от успехов», говорили, что написал её Сталин. Она и натолкнула меня на мысль, что появилась надежда освободиться, поскольку наказание было несправедливым.
Я обратился к лучшему адвокату Вологды Спасо-Кукоцкому. Однако он объяснил мне, что
