Маршак находит темы циклического обновления повсюду в искусстве верхнего палеолита, включая новые находки в пещере Шове. Изображения волосатых носорогов носят следы неоднократного подновления; к одному изображению носорога новый рог пририсовывали не менее пяти раз. То, что на первый взгляд кажется плотно сбитой колонной носорогов, нарисованной в профиль, на самом деле является изображением одного-единственного носорога, которое неоднократно подновлялось в ритуальных целях. Складки кожи на туловище носорога, представленные вертикальными линиями, обнажаются летом, когда шкура животного тоньше, чем зимой. В других местах есть сходные изображения носорогов с символическими ранами. Согласно Маршаку, это не признаки охотничьей магии, а символы ритуального убийства животного, обычно не употребляемого в пищу. Он считает, что эти рисунки имеют ассоциации со смертью и с неизбежным периодом спячки, наступающим со сменой сезонов.
Мы точно не знаем, какой род обновления имели в виду охотники ледниковой эпохи, когда они превращали внутренние полости земли в подземные хранилища диких животных. Возможно, они были озабочены лишь сезонным возвращением добычи. Или же, беспокоясь о преемственности сезонов в окружающем мире, они пользовались животными как символами циклического возрождения земли. Если пещеры были связаны с идеей возрождения, сезонное «воскрешение» животных могло иметь отношение к человеческому воспроизводству. Преемственность культуры, укрепляемая ритуалами инициации, могла быть другой целью символов, связанных со сменой сезонов. И наконец, «алхимия души», вдохновляемая видениями и шаманскими путешествиями, тоже могла выражаться через символику циклического обновления. Аналогичным образом один цикл упорядоченных перемен подобен любому другому, и пещерное искусство верхнего палеолита могло охватывать не одну, а все эти темы. Мы никогда точно не узнаем, что происходило в пещерах и почему появились наскальные рисунки. С другой стороны, мы можем определить некоторые основные темы, подразумеваемые образами и общей обстановкой. Присутствие идеи циклического обновления подтверждает, что даже в каменном веке она была организующим принципом в нашем понимании космоса.
На этом резном жезле из Монгадье, «развернутом» для того, чтобы показать весь рисунок, можно видеть безошибочные признаки весны в долине Шарен — самца и самку морского котика, нерестящегося лосося и готовых к спариванию угрей.
Для охотников ледниковой эпохи Вселенная определялась не столько ее структурой, сколько происходящими в ней процессами. Мир был не местом, но сценой действия. Поэтому мы видим так мало небесных и топографических символов в наскальной живописи палеолита. Безусловно, охотники каменного века обращали свои взоры к небу. Они могли рассматривать звезды как великих охотников, подобно современным бушменам. Они могли отмечать ход времени по фазам Луны и ощущали силу восходящего солнца. Но когда они искали метафоры для описания космоса, то находили их в образах животных, чье поведение соответствовало ритмам природы. Они отождествляли себя со Вселенной, вступая в мистическую связь с животными — связь, которая устанавливалась шаманами и скреплялась наскальными рисунками.
Для кочевого охотника мир представляет собой текучий, изменчивый ландшафт, размытый по краям. Сверхъестественная сила не сконцентрирована, а рассредоточена, и шаман может встречаться с духами буквально повсюду. Не только небо, но и все остальное становится синонимом космоса. Каждый охотник — сам себе «вездеход», выбирающий свой маршрут. С другой стороны, для земледельцев и скотоводов земля разделена на участки, связанные системой безопасных переходов. Используемая территория хорошо известна и привычна, но ее окружают дикие земли — возможно, интересные и заманчивые, но невозделанные, опасные и непредсказуемые.
Роберт Н. Хамайон, французский этнолог и специалист по шаманизму Центральной Азии, видит разницу между охотничьим шаманизмом, где на первое место выходит сверхъестественный обмен с духами животных, и пасторальным шаманизмом, где духи больше похожи на людей. Согласно Хамайону, предки, духи и мифический основатель племени играют сходную роль как источники трансцендентальной силы. Обжитая территория покрывается системой наследственных связей, и ландшафт приобретает центр и окраины. Общественная иерархия уничтожает эгалитарный строй охотничьей группы, и вертикальная ось космоса приобретает большее значение.
Хамайон считает, что охотники каменного века двигались через Вселенную в горизонтальном плане. Для кочевых охотников элементы ландшафта обозначают места, где происходят те или иные события. Но в обществе охотников и скотоводов они также обозначают территорию. Они способствуют централизации власти и налагают на ландшафт паутину общественных отношений. Небо больше не укрывает землю, но соприкасается с ней в особых местах, придающих пространству определенную структуру. Жертвоприношения и обмен взаимными услугами по-прежнему необходимы, но теперь в роли жертвы выступает не животное, убитое на охоте, а домашний скот. Плодородие, измеряемое дождями, тучностью пастбищ и многочисленностью стад, приходит на смену жизнеобеспечению, измеряемому успехом примитивного собирательства и охоты.
Элементы охотничьего шаманизма, разумеется, сохраняются в пасторальном шаманизме и даже в сельскохозяйственных племенных сообществах, священных королевствах и империях, но по мере того, как люди прочнее привязываются к своему месту, их представления о Вселенной и функциях, которые они приписывают небосводу, продолжает развиваться. Локомотив циклического обновления по-прежнему тянет за собой поезд времен года, но остановки по расписанию зависят от экономики и сложности культуры, совершающей путешествие.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ ОБНОВЛЕНИЯ
Тот факт, что художники верхнего палеолита рисовали сексуально насыщенные образы плодовитых женщин и подчеркивали их способности к продолжению рода, еще не означает, что они считали саму землю Великой Матерью. Однако они сознавали незаменимую роль женщин и женского начала в природе как залога постоянного обновления жизни. Поэтому нас не удивляют символические проекции женской силы (материнства) и сезонных перемен (наиболее очевидных свидетельств смерти и возрождения) в древнем искусстве.
Когда кочевой образ жизни сменился оседлым, это не уменьшило божественную и космическую силу земли. Общий принцип остался неизменным: жизнь дается и жизнь отнимается. Но земледельцы и скотоводы, правители и крестьяне приспособили старый образный ряд к изменившейся среде обитания. Они в той или иной форме сохранили словарь сезонных перемен и женского плодородия в новых произведениях искусства и архитектуры. Пещеры, гроты и чревоподобные храмы сохраняли дух Матери-Земли в ее странствии из мира охотников старого каменного века в мир земледельцев нового каменного века. Независимо от того, соотносится ли сила земли с космосом в целом или олицетворяется в божестве, мы снова встречаемся с верой в то, что она поддерживает циклическое обновление жизни.
