– Неужели?
– Представьте себе. У вас есть двойник, почти совершенный, и это юная эмигрантка-француженка удивительной красоты. Ее зовут Памела, и она приемная дочь госпожи де Жанлис, которую называли «наставником» сыновей герцога Орлеанского. Дама Жанлис, скорее всего, родила ее от принца. Как бы там ни было, девушка на вас похожа, но, к сожалению, очень бедна: покидая Францию, дамы мало что могли взять с собой.
– Дамы?
– Юная Памела сопровождает свою мать, а ее мать в свою очередь сопровождает госпожу Аделаиду Орлеанскую, сестру принца. Четвертая дама – это мадемуазель де Серсей, и все они на грани нищеты.
– Неужели эта Памела похожа на меня? – с печальной улыбкой переспросила Элизабет.
– Так похожа, что могла бы быть вашей сестрой.
– Она, конечно, моложе и здоровье у нее лучше… Знаете что, Ричард, как только я умру, а это случится очень скоро, женитесь на ней, и вы спасете ее от нищеты!
Шеридан и Фицджеральд в один голос возразили, что никто не заменит божественную Элизабет. Но в глубине души молодой ирландец, сам не ведая почему, объединил незнакомку-француженку и свободу, которой дышала в этот миг ее страна. Что она делает в Англии, если ее отец – тот самый герцог Орлеанский, на которого англичане смотрят с подозрением и который так отважно встал на сторону революции?
Отложив ответ на свой вопрос на некоторое время, Эдвард, стремясь скрасить себе мучительное ожидание, вступил в масонскую ложу и распространял там не без успеха новые идеи, пришедшие из Франции. Правда, офицеры его полка не разделяли эти идеи, были несогласные и среди гражданских, поэтому у Эдварда случилось несколько дуэлей. Родные забеспокоились.
– Он совсем с ума сошел со своими французами, – жаловалась сестра Фицджеральда Сара. – Если он не образумится, нам нельзя будет видеться с ним.
Старший брат Генри, герцог Лейнстер-второй, поддержал сестру.
– Свободолюбивые идеи слишком сильно укоренились в голове у Эдварда, – вздохнул он. – Хорошо бы помочь ему увидеть происходящее в более трезвом свете. Я представить себе не могу, как можно восхищаться этими оголтелыми французами.
Но родные напрасно теряли время, стараясь образумить Эдварда. Эдвард окончательно стал пленником свободы, и назад уже не было пути.
В августе 1792 года Элизабет умерла. Одна мысль утешала молодого человека в его горе: связь, что удерживала его в Англии, оборвалась… Свой пехотный полк он ни в грош не ставил.
Теперь он был свободен и мог следовать по пути апостолов свободы. Госпожа де Жанлис со своими дамами в это время тоже вернулась во Францию. Их позвал обратно Филипп Орлеанский, ручаясь теперь за их безопасность. Кроме всего прочего, Эдварду страстно хотелось увидеть двойника своей незабвенной усопшей.
В последние дни августа Эдвард добился для себя поручения от своей ложи к другой масонской ложе, к которой принадлежал Лафайет. Он быстро сложил вещи и сел на пакетбот в Дувре в сопровождении верного Тони, ставшего его тенью.
Не прошло и недели, как он, счастливый, шагал по мостовой Парижа – кипящего Парижа, уже обагрившего себя кровью в сентябре 1792 года. Парижа, который заточил королевское семейство в башне Тампль и без суда и следствия перерезал узников в своих тюрьмах. Но Эдвард был верен мечтам и спокойно расположился в славной гостинице Уайт в проезде Пти-Пер, где жил уже один из лучших его друзей американский журналист Томас Пейн. Изгнанный из Англии за яростную полемику с Питом, Томас укрылся во Франции и 6 сентября этого самого года получил разрешение присутствовать на заседаниях Конвента.
Вместе с Пейном Фицджеральд, хмелея от счастья, мчался вместе с толпой. Он участвовал в манифестациях, сидел на заседаниях Конвента, пел не только недавно появившуюся «Марсельезу», но и зловещую «Са ира!», причем с таким воодушевлением, что эхо от его пения докатилось даже до Англии.
Вокальные подвиги недешево обошлись молодому Фицджеральду. Через две недели он больше не числился в армии. Но что такое английская армия для ирландца, подхваченного вихрем перемен? Он почувствовал себя только счастливее.
Для полного счастья ему недоставало одного: юной девушки, похожей на дорогую Элизабет. Он поделился своей мечтой с Томасом Пейном.
– Если вы хотите увидеть малышку гражданки Жанлис, то нет ничего проще, – ответил ему Томас. – Ходите почаще в театр, и вы ее увидите. Они не пропускают ни одного интересного спектакля. Да вот, пожалуйста. Как раз сегодня вечером «Лодойска»[18], новая опера в театре Фейдо. Пойдемте вместе с нашим другом Ридом, он знаком с госпожой Жанлис и охотно представит ей вас.
И действительно, все так и произошло. В тот же вечер из глубины ложи наш обожатель революции мог издалека любоваться самой прелестной девушкой, какую он только видел в жизни: она была высокой, стройной, с изящными движениями креолки, большими мечтательными глазами и облаком темных шелковистых волос. А кожа! Белоснежный прозрачный фарфор. Но, главное, Эдвард увидел то безупречно прекрасное лицо, которое, как он думал, он увидит только после смерти. Прекрасная Памела в самом деле была двойником Элизабет, но более юным и еще более прекрасным, потому что дышала здоровьем…
Потрясенный, очарованный Эдвард не отрывал от нее бинокля весь первый акт, опасаясь, что прекрасное видение исчезнет. Наступил антракт, и он попросил Рида представить его.
– Прошу вас, мой друг, представьте меня, – умолял он. – И я буду вам признателен всю свою жизнь.
Рид насмешливо улыбнулся.
– Жизнь – слишком долгий срок, мне хватит и нескольких дней. Но прежде чем я поведу вас к этим дамам, хочу кое-что напомнить: ваша мать – герцогиня Лейнстер, а эта девушка… Никто, собственно, не знает, откуда появилась эта красавица.
Эдвард отмел напоминание с царственным пренебрежением: будь его мать даже королевой, это ничего бы не изменило.
Через несколько минут он склонился в поклоне перед госпожой де Жанлис и потерял голову, влюбившись в Памелу. Ему было разрешено нанести им визит, и уже на следующий день с бешено колотящимся сердцем Эдвард стоял перед дверью особняка на улице Бельшас. Особняк был построен герцогом Орлеанским для своих детей и их «наставника» в юбке, дабы они получили то необыкновенное «современное» воспитание, которое задумал для них наставник. Теперь дети выросли, и госпожа де Жанлис большую часть своего времени посвящала сочинению пространных романов, которыми надеялась вразумить современников, но читать которые было невозможно.
Прошла неделя после того, как лорд Эдвард Фицджеральд переступил порог особняка, и вот он уже склонился перед госпожой де Жанлис в церемонном поклоне, прося у нее руки Памелы, как «самое драгоценное сокровище, обладать которым он посмел надеяться». Только кланялся он не в гостиной на улице Бельшас, как можно было предположить, а в очень скромной комнатке придорожной гостиницы в Турне.
