Вскоре нашлись руководители, и заговорщики планировали не только свержение самодержавия, но и убийство всей царской семьи, а также установление — прежде перехода к республиканскому строю правления — диктатуры временного правительства, долженствовавшей обеспечить переход общества к жизни по принципам «свободы, равенства и братства». Но, как точно охарактеризовал декабристов А. Пушкин в «Евгении Онегине», «…все это были разговоры… безделье молодых умов, забавы взрослых шалунов».
Некоторые из декабристов полагали: полковник Павел Пестель, «Брут и Марат в одном лице», глава Южного общества заговорщиков, себя мнит этим будущим диктатором: «У Пестеля не было любви к свободе, он неохотно допускал свободу печати и совсем не допускал никаких, даже открытых обществ. Им владела идея равенства, осуществляемого всемогущим и деспотическим государством»[127].
Смерть Александра избавила декабристов от необходимости совершать покушение, но предоставила прекрасный случай заявить о своих намерениях и планах. Николаю лишь 13 декабря было сообщено о существовании в армии тайных обществ, желающих свержения режима, и он обратился с речью к командирам воинских частей, расквартированных в Петербурге: «Вы знаете, господа, что не я искал короны; я не нашел в себе ни нужных талантов, ни опыта, чтобы нести этот тяжелый груз; но если Господь его на меня возложил, также как воля моих братьев и законы Государства, я сумею ее защитить и никто во всем свете не сможет ее у меня вырвать»[128].
План декабристов был таков: поднять на борьбу с самодержавием полки, присягнувшие на верность Константину, убить Николая, а затем заставить Сенат объявить об учреждении временного правительства с диктатором во главе, пока не будут избраны от всех сословий руководящие органы нового государства. План Николая был следующим: пролить как можно меньше крови и не дать заразе восстания распространиться далее Сенатской площади. Ему это вполне удалось.
Как заведено в России, простой солдат не пойдет против истинного царя. Офицеры-заговорщики поднимали своих подчиненных на выступление против Николая I обманом, говоря, что он отнял корону у брата Константина. Как потом писал С. Волконский, внук декабриста Сергея Григорьевича Волконского, «солдаты повиновались офицерам либо из побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения: они кричали «Да здравствует Конституция», но многие думали, что «Конституция» есть женский род от слова «Константин» и что этим обозначается жена великого князя Константина Павловича…»[129]. Да и сами заговорщики растерялись; потом это принято стало объяснять чрезвычайностью, скоропостижностью ситуации, которая свалилась словно снег на голову. П. Пестеля нельзя обвинить в нерешительности и растерянности: он был арестован в Тульчине еще накануне восстания по доносу товарища. А о других очень точно сказал Николай I: «Вы страной хотели править, а даже взводом командовать не умеете…» Глава Северного общества князь С. П. Трубецкой не пришел на Сенатскую площадь, а явился к Николаю присягать на верность; также растеряны были Рылеев, Булатов и Якубович.
Последние оба имели прекрасный случай совершить убийство царя, но не отважились выстрелить. Очевидцы видели и Якубовича, подошедшего к царю Николаю; его трудно было не выделить из толпы: Якубович, герой кавказской войны, был ранен в голову и с тех пор носил черную повязку, хотя рана давно зажила…
С. Каховский, весьма экзальтированный молодой человек, бунтарь романтического склада, который накануне восстания предлагал себя в цареубийцы, стрелял в генерала М. А. Милорадовича, героя гражданской войны, который пытался вернуть взбунтовавшихся солдат и офицеров в казармы, дабы избежать кровопролития. Милорадович был смертельно ранен; умирая, сказал: «Я рад, что стрелял в меня не старый солдат…», а Каховский писал из камеры прошения о помиловании к Николаю: «Намерения мои были чисты, но в способах, я вижу, заблуждался…»[130]
Кюхельбекер выстрелил в великого князя Михаила Павловича; того от верной смерти спасли матросы, стоявшие подле заговорщика: они набросились на него и выбили пистолет, не дав тщательно прицелиться. Потом он бежал в Польшу, стараясь спастись от казни, но был схвачен на границе. По просьбе великого князя Михаила Николай I простил его и отправил на каторгу, но потом заменил наказание одиночным заключением в казематах Шлиссельбурга. На следствии только несколько заговорщиков продолжали держаться прежних взглядов; среди них и Иван Пущин, друг и лицейский товарищ Пушкина.
Мы привыкли смотреть на декабристов как на героев, защищавших страну от тирании самодержавия. Но давайте попробуем немного изменить ракурс, причем не ломать все, что накопилось со школьной скамьи, а просто применить прием аналогий. Аналогии — вещь опасная, особенно в отношении исторических событий, но все же. Отвлечемся от мысли о Николае, который получил затем прозвище «Палкин», а оценим действия военных офицеров с точки зрения обычной человеческой морали: они совершили преступление, нарушив присягу перед царем и командирами; они повели за собой на смерть ни в чем не повинных солдат. В глазах большинства современников они были преступниками; простой народ говорил, что и царя Александра заговорщики убили, который освободить крестьян хотел и землю им дать, и на Николая за то же нападали (как знать, быть может, именно из-за восстания на Сенатской площади освобождение российского крестьянства, которого так желал Александр I, отодвинулось и было совершено лишь его внуком, а не сыном?).
Декабристы слишком далеки были от народа и потому опасны, а их действия в лучшем случае преждевременны. Но приговор был слишком мягок для государственных преступников, бунтовщиков: пятерых заговорщиков казнили, заменив четвертование на повешение; прочим, также приговоренным к смерти, заменили казнь ссылкой на каторжные работы. Никто из родных и близких декабристов не был арестован, смещен с должностей, ущемлен в правах…
Однако вернемся к идее масонского заговора. Многие считали, что казнь пятерых главарей была лишь показательным действом, отвлекавшим внимание общественности от реальной силы, стоявшей за восстанием; великий князь Константин Павлович в письме к брату прямо назвал их застрельщиками. Так же посчитали и представители иноземных держав; они оценивали факт восстания в России с точки зрения собственных бед и, ничтоже сумняшеся, вписали его в симптомы революционной болезни, которой больна Европа. Тайной силой, стоявшей за казненными и помилованными декабристами, называли масонов. Согласно документам, в расследовании дела декабристов, в суде над ними принимали участие члены различных масонских лож (например, «иезуит М. М. Сперанский» (Н. Греч), член ордена с 1810 г.). Они вполне могли придержать опасные для дела Вольных Каменщиков факты. Да и, позволим себе процитировать столь часто упоминающуюся здесь работу Б. Башилова, «…из 121 осужденных 24, в том числе трое приговоренных… к четвертованию (Пестель, Рылеев и С. Муравьев-Апостол) были братья (т. е. масоны— Б.Б.)»[131].
