А на утро я «со вкусом» прочувствовала свое интересное положение… Ну, и как сказать об этом мужу? Он сразу заподозрит, что ребенок не его. Пусть думает, что хочет – каждый думает в меру своей распущенности – но я-то знаю, что у меня не было интрижек на стороне.
Одвард никак не отреагировал на радостную новость, но по лицу было видно, что неприятные сомнения остались за кадром.
По поведению мужа я стала догадываться, что у нас опять финансовые трудности. Я никак не могла взять втолк, почему он не может проработать на одном месте хотя бы год и куда так быстро исчезают деньги, если, по его заверениям, он работал круглосуточно и заработал за три месяца семьдесят пять тысяч. Главное – не сколько ты имеешь, а чтобы хватало. А нам постоянно не хватало. Я за три месяца с детьми потратила десять тысяч, а он один «съел» все остальное? Что-то не стыкуется одно с другим.
Муж всегда стихийно реагировал на любые мои логические аргументы-выводы и подозрение в обмане. Он снова кричал, что я несправедливая, что он много работает, а я только трачу деньги, что он платит по всем счетам за дом, электричество, телефоны, интернет, машину.
Конечно, я чувствовала себя первой сволочью, только кто его заставлял брать в жены женщину с двумя детьми? Женщина – это вообще, не совсем дешевое удовольствие… или неудовольствие, а с детьми – это вырастает в геометрической прогрессии. И о чем он думал, заверяя меня в своей финансовой стабильности и любви? Зачем было нужно меня останавливать, когда еще до брака я несколько раз порывалась уйти? Поимел бы, как наложницу, три месяца и отправил бы домой. Жениться-то зачем, если средств на себя одного не хватает? Одвард хлопнул дверью и ушел в спальню валяться в обнимку с ноутбуком.
Время неумолимо бежало дальше, а чужая тетя продолжала заботиться о моих девочках. Умом я понимала, что они в надежных руках – их записали в художку, с ними занимаются уроками, они живут в спокойной обстановке, но как же невыносимо жить в такой долгой разлуке и осознавать свою ничтожность перед грозным и неумолимым норвежским законом по отношению к несовершеннолетним детям. Если мне – их маме, разрешили выйти замуж за нищего человека, то почему моим детям нельзя жить со мной на том же основании, на котором это разрешено мне? Где гуманность демократии и защита прав ребенка? Я тонула в догадках и сомнениях не в силах найти логическое оправдание. Нервозность и депрессия стали моим обычным состоянием, каждый день я плакала до изнеможения и забывалась лишь глубокой ночью.
Беременность стала очень заметной по стремительно растущему животу. Уж не близнецов ли Бог послал? Мы поехали становиться на учет. К нам, в маленькую уютную приемную, вскоре вышел врач – он дружелюбно поздоровался и пригласил в свой кабинет. Я скорее догадывалась, чем понимала смысл его вопросов, а он что-то заполнял и писал то на бумаге, то на компьютере. Потом он попросил меня сесть в гинекологическое кресло и подождать пока он закончит писать. Я сидела задрав ноги к потолку и боролась с подступающим чувством стыда.
Через пару минут врач одел на голову лампу, подъехал ко мне на стульчике с колесиками и, как шахтер в забое, стал брать мазки и определять срок беременности. Потом он выдал мне карту с занесенными результатами анализов мочи и крови, которую надо приносить на каждый прием, а я попросила справку о беременности, которую решила отправить в Директорат в дополнение к имевшимся у них документам.
На обратном пути мы заехали на чей-то склад, и я, к своему удивлению, увидела знакомую дачу – это глюки или кошмар продолжается? Одвард объяснил, что это осталась наша дача и мы должны ее продать. Я ничего не понимала и уже не хотела даже вникать, так мне это все надоело. Делай ты что хочешь: продавай свою задницу, отрезай палец ради страховки, иди на войну, вербуйся в Африку, в Легион, на Марс, если тебе это ближе и нужнее, чем постоянная работа и нормальная семейная жизнь, но только меня в эти аферы больше не впутывай – не мой это стиль жизни.
* * *
Началась весна – время пробуждения и новых надежд. Но ни солнце, ни пение птиц не радовали меня – я страшилась неизвестности и упорного молчания Директората. Адвокат присылал нам копии тех писем, которые были отосланы по инстанции, а в итоге все оставалось по-прежнему. Мое терпение было на исходе и я была готова на какой-нибудь необдуманный поступок, но меня опередил муж.
Он держал в трясущихся руках вскрытые конверты с бланками и мямлил, что его через неделю посадят в тюрьму, если он не заплатит государству какие-то деньги. А денег нет, но есть покупатель на дачу, поэтому мы должны срочно ехать к нему и, не заламывая цену, быстренько ее продать. Я стала категорически отказываться от участия в сделке по причине своего плохого самочувствия и непонимания разговоров. Одвард обескураженно и обиженно сопел, а я не понимала, зачем ему надо мое присутствие. Муж не пытался что-то объяснить, но пообещал сесть в тюрьму – и тогда надо забыть про детей навсегда или возвращаться на родину.
Выбор был невелик и мне пришлось ехать. У нас была старенькая, еле живая машинка, в которую муж влезал с большим трудом, каждый раз чертыхаясь и проклиная ни в чем не виновную машину. Мы оставили ее вдалеке от дома, в котором жил Покупатель. Шикарный дом и стильная мебель вдохновили мужа и он четыре часа самозабвенно «лил воду и вешал лапшу» красивой семейной паре, которая захотела купить дачу.
Покупатель распечатал контракт купли-продажи в двух экземплярах и мы все подписали его. На обратном пути муж ликовал и звонил всем знакомым, хвастаясь сделкой века. Через три дня Одвард уже заплатил свои долги и полетел в Осло покупать машину. Как же я жалела, что он пользуется моим счетом, карточкой и может проводить по двум интернет-банкам все операции без моего участия.
Пригнав машину, Одвард показал документ, что она, впрочем, как и все предыдущие, оформлена на меня. Но меня это абсолютно не радовало, а даже раздражало – мы живем не по средствам. Я, как всегда, сразу подписала нужную ему бумажку на продажу машины, которую он берег, как Кащей свою смерть.
Я как-то духовно надломилась от постоянного ожидания и неизвестности, а поэтому очень спокойно заявила, что возвращаюсь к детям – я должна быть вместе с ними и неважно, где и как мы будем жить – мир большой. Одвард, как всегда, воспринял мои слова, как личное оскорбление, и начал «метать гром и молнии», оглушая своими криками и махая руками у меня над головой. Даже под прямой угрозой смерти я не шевельнулась в испуге и заявила, что он может меня убить, но тогда точно сядет в тюрьму. Кулак изменил траекторию и со всего размаха стукнул по толстенной горящей свече, брызнувшей во все стороны жидким воском, словно взорвавшаяся бомба. Исполин гордо покинул поле боя, а я осталась соскребать с себя воск.
Пять часов муж разговаривал по телефону и я лишь догадывалась, что речь идет о документах для детей. Уставший, но довольный муж сообщил, что какой-то большой начальник «поднял на уши» сотрудников Директората и они уже отослали нужную бумагу в питерское норвежское консульство.
Мой муж – гений! Я кинулась ему на шею, а он, чувствуя свой выросший до небес авторитет, стал командовать и торопить меня со сборами. Какие сборы? Через полчаса мы уже сидели в машине и держали курс на восток. Я даже не догадывалась, что мой муж – гений баснослАвного обмана.
