– Сядь-ка. Садись, садись. Как Люка сюда попал, откуда он узнал?
– Забрался тайком в мою машину и приехал.
– Что Эмили говорит?
– Она не знает.
– Тогда откуда ты знаешь?
– Мне сказала ее домработница. А ей Люка. Сначала я думал, это все детские фантазии. Но нет. Он рассказывал ей, что тут много собак. Хотя какие фантазии, ты же его видел. Значит, все, конец.
– Пока, по-моему, твой сын ведет себя вполне корректно. Не барабанит в дверь и не спрашивает папочку. Хотя, полагаю, совсем исключить такую возможность нельзя.
– Нельзя. Но дело не в этом… не только в этом. Понимаешь, барьер рухнул, его больше нет…
– Ты выпил?
– Да. Было два мира, и вдруг – оказывается, один…
– Думаю, ты и раньше допускал такую возможность. Что собираешься делать?
– Я должен рассказать обо всем Харриет. Но я не могу, не мо-гу!.. И Дэвиду. Это конец, я перестану существовать для них обоих.
– Ты их недооцениваешь.
– Но все же ясно, правда? Мне придется им сказать – пока Люка не начал спрашивать папочку. Ну скажи, так или не так?
– Да, ситуация, – сказал Монти. – Скорее всего, так. Придется. Но давай рассуждать вместе. Предположим, что ты уговоришь Люку помалкивать…
– Это если бы он был разумным существом. А он – слепая сила природы. Невозможно предсказать, как он поведет себя в следующий момент.
– Мне казалось, силы природы более предсказуемы, чем разумные существа. Но вообще-то, он просто ребенок.
– Дьявол он, а не ребенок. Явился, чтобы меня погубить… То есть он, конечно, не виноват…
– Так, давай по порядку. Будем считать, что Люка – злой рок и с ним ничего нельзя поделать. Теперь о тебе. Ты не находишь, что в глубине души тебе все-таки хочется признаться?
– Нет!
– Но это же такая тяжесть. Сбросишь ее – и полегчает, а?
– Нет, нет! Это все абстракции, а мне сейчас надо решить, говорить завтра утром Харриет или…
– Не думай о решении, – сказал Монти. – Думай о том, что будет после. И вообще, мы все это уже обсуждали, так что сама мысль не новая…
– Нет, новая, потому что раньше я не представлял, просто не мог вообразить, как это будет. Лицо Дэвида, слезы Харриет… О господи!..
– Ну, ну, давай без трагедий. Постарайся рассуждать здраво. Ситуация, конечно, непростая. Но, по-моему, все не так плохо. Тебя как бы вынуждают сделать то, что ты и так должен сделать. Ты всегда говорил, что рано или поздно с обманом придется кончать, – так почему не сейчас? Как раз подходящий момент.
– Ну ты и Мефистофель. Да, мы с тобой это обсуждали. И что, по-твоему, я должен сделать? Разрушить счастье Харриет, да?
– Ты уже его разрушил.
– У Дэвида экзамены на носу. Конечно, когда-нибудь придется рубить узел, но почему сейчас? Нет никакой особой причины…
– Есть причина – Люка. И скажи спасибо, что жизнь подталкивает тебя к верным решениям.
– Никто меня никуда не подталкивает. Ты сам говорил, с Люкой можно… Я попрошу его, и он никому ничего… О боже, как я себе противен.
– Ты так говоришь, будто ты только что совершил грехопадение, но это все было давным-давно. Сейчас надо думать о том, как лучше сделать, чтобы всем было хорошо. Почему, например, ты совсем не думаешь о Харриет?
– С тех пор как выяснилось про Люку, я только и думаю что о Харриет и о Дэвиде…
– Ты думаешь о себе. А теперь постарайся представить…
– Нет, нет, не могу!..
– …что ты уже сказал Харриет. Что она сделает? Что вообще она может сделать в такой ситуации? Ничего. Ей придется смириться. Она не потребует у тебя развода, и ты это понимаешь.
– Одно то, что она обо всем узнает…
– Ага, значит, вот чего ты не можешь себе представить. А сколько лет ты рассказывал мне, какой это ад – вести двойную жизнь? Новая ситуация тоже может оказаться адом, но хотя бы обновленным. А может и не оказаться. Ты так озабочен своими проблемами, утратой своей добродетели – впрочем, нет, добродетель и впрямь дело серьезное, хоть и прошлое, – озабочен тем, что о тебе подумают! И тебе даже не приходит в голову, что твои близкие могут тебя спасти.
– Спасти меня?
– Да. Харриет может тебя спасти.
– То есть простить? Это невозможно. Уже то, что она обо всем узнает, разъединит нас навек. Да я и не хочу прощения, рассчитывать на него было бы хамством с моей стороны. Пусть даже Харриет могла бы простить, но Дэвид – нет, нет, нет!.. В природе нет такого… механизма… чтобы Дэвид мог простить меня, – нет!..
– Давай будем думать о Харриет. Она замечательная женщина – умная, сильная, добрая. Ангел – ты сам много раз это говорил. И она любит тебя. Почему не вверить себя Харриет, как люди вверяют себя Богу? Забудь ты о своих прегрешениях и о том, кто что о тебе подумает. Помни только о любви Харриет.
– Но я же сам совершил преступление против ее любви! Разве я могу оскорбить, растоптать ее чувства, а потом еще требовать от нее милосердия?
– Почему нет? Ты опять думаешь о себе, ни о ком другом. Кстати, о тебе: ты уверен, что, признавшись во всем, ты уронишь себя в глазах своих близких, а не наоборот?
– Знаешь, что могло бы мне помочь? Только одно – чтобы ничего этого никогда не было.
– Ну да, всем грешникам хочется такого спасения, чтобы их грехи сгинули сами собой. Тебе повезло больше других: у тебя хотя бы есть слабая надежда.
– Что ты имеешь в виду?.. Раньше ты мне ничего похожего не говорил. Наоборот, поощрял: давай, мол, продолжай в том же духе.
– Я тебя не поощрял. Ты сам намерен был продолжать. Я просто слушал.
– Нет, поощрял. Тебе было любопытно. Хотя какая, к черту, разница. Все равно так тошно, что жить не хочется.
– Нельзя пройти сквозь зеркало, не порезавшись.
– Извини. Я просто пьян. Знаешь, сколько я выпил виски? Я и сам не знаю. Поцеловал Харриет, велел ей идти спать, а она мне: смотри не работай слишком долго… О господи, это же все, наверное, в последний раз… А перед этим я читал им книгу… Как все было чудесно… И все это теперь рухнуло… навсегда.
– И еще тебе надо думать об Эмили.
– Удушил бы ее своими руками!
– Предположим, ты обо всем рассказал Харриет. Что сделает Эмили?
– Напьется на радостях. Откуда я знаю, что она сделает?
– Вот именно, не знаешь.
– Представляю, как ты сейчас злорадствуешь. Черт меня дернул тогда все тебе рассказать!.. Извини, я веду себя как ребенок, который ждет подсказки от взрослого дяди… Наверное, мне просто хочется, чтобы меня уговаривали, убеждали… что все равно от этого никуда не деться…
