– Твое спасение должно быть одновременно искуплением твоей вины. И спасти тебя могут твои две жертвы. Только они, никто другой.
– Харриет и Дэвид?
– Нет. Харриет и Эмили.
– Ты не понимаешь. Я никогда… я даже помыслить не мог, что они могут существовать обе одновременно. Одна или другая… А обе – нет.
– Понимаю, понимаю. Но испытание, которое ты должен пройти, в этом как раз и состоит. В том, чтобы Харриет узнала.
– Ну нет, если Харриет узнает про Эмили, мир просто взорвется, его не будет!..
– Твое испытание в том, что он не взорвется. Ты будешь жить дальше, есть, спать, ходить в уборную.
– Нет, это невообразимо! В прямом смысле невообразимо. Как современная физика. В моей голове это не укладывается!
– Забудь о себе. Самоустранись. Положись во всем на них. Возможно, они сами за тебя все решат. Хоть ты этого и не заслуживаешь.
– Нет, ты не понимаешь! Даже если Харриет вдруг скажет, что она меня простила, – дело же не в этом. Тут вещи космического порядка…
– Только для твоего сознания.
– А я живу в своем сознании!
– Стоит ли так себя ограничивать? До сих пор воображаешь, будто ты властелин своей жизни, будто от твоего монаршего решения что-то зависит? Право, это слишком трагическая роль. Жизнь полна абсурдов и по большей части комична. Если она где не тянет на комедию, то и там не трагедия, а сплошная скука. К слову сказать, твое существование не так уж много значит. Все твои дни сочтены заранее. И никакие самые мудрые решения тут ничего не меняют. Наказание за любую провинность происходит автоматически. Ты делаешь что-то сегодня, а завтра из-за этого случается нечто такое, чего никто пока не может предугадать. В общем, не стоит разыгрывать из себя трагического героя. Думай только о том, как сейчас поступить, – и все. Ты должен сказать обо всем Харриет? Должен. Ты всегда это знал. И вот теперь тебе предоставляется возможность подойти к вопросу серьезно. В такой ситуации разве не самое здравое и естественное решение – во всем признаться? Пусть тебя греет сознание того, что ты совершаешь хороший, праведный поступок.
– Что-то оно не очень меня греет, – сказал Блейз. – Может, это признак морального разложения? Хотя я всегда считал, что любой скандал лучше замять, если есть возможность.
– Нет у тебя сегодня такой возможности. Когда слишком больно и слишком страшно, приходится что-то делать. По-моему, сейчас самое время. Сделай что-нибудь, пока не стало еще больней и еще страшней.
– Ты прав. Завтра утром все расскажу Харриет. И помоги мне Господь…
– Лучше напиши ей письмо, – сказал Монти.
– Почему письмо?
– Потому что его можно как следует продумать и написать с умом. Сейчас ты говоришь так, будто есть одна чудовищно огромная правда, которую ты должен ей открыть. Но ту же ситуацию можно повернуть по-разному и взглянуть на нее с разных сторон. Придется, конечно, наврать кое-что, причем обеим. Без этого никак…
– Может, ты и черновичок мне составишь?
– Могу составить, если хочешь. Я серьезно. К примеру, можно написать Харриет, что ты уже не любишь Эмили, что тебя привязывает к ней одно только чувство долга – ведь так? Так или не так, все равно.
– Мефистофель… Мефистофель…
– Ну, в аду разумный подход тоже не помеха. Помнится, героям Мильтона он помогал. Когда перестаешь бездарно убиваться и начинаешь думать, становится легче.
– А письмо… о чем еще я должен в нем написать?
– О детях, разумеется. Об их правах, о том, как важно, чтобы они были счастливы. Два сына, две проблемы, от них никуда не деться.
– Ну, пожалуй.
– Вот видишь, ты уже начинаешь думать.
– Нет, нет. Я не смогу написать. Пиши ты.
– Ладно, что-нибудь набросаю. Нужно сделать так, чтобы Харриет увидела несколько частных проблем, требующих решения, – а не одну огромную, неразрешимую. Внуши ей, что ты уповаешь на ее любовь. И встряхнись наконец, возьми себя в руки. Будь ты хоть подлец из подлецов, все равно надо же что-то делать.
– Кажется, мне уже становится лучше.
– Не исключено, что эта история в итоге сблизит вас с Харриет.
– Ах, если бы так, если бы я смел надеяться! Но, знаешь… Я, пожалуй, поговорю сначала с Эмили… Может, ничего и не понадобится… Ты же сам сказал… Завтра поговорю с Эмили, тогда все и решу.
– Давай сходим к Эмили вместе.
– Почему вместе? Любопытство разбирает?
– И это тоже. Но по правде сказать, у меня такое чувство, что тебе не помешает свидетель. Точнее, что-то вроде секунданта. Ты ведь догадываешься, что произойдет, если ты поговоришь с Эмили, а потом начнешь решать. Тут же угодишь в свою старую двойную колею – и все.
– Если я скажу Эмили, что собираюсь сказать Харриет… мне же, вероятно, придется это сделать. Или, по крайней мере…
– Послушай, я никогда никаких советов тебе не давал и не даю…
– Давал и сейчас даешь… Так напишешь для меня это письмо?
– Напишу, напишу…
– Так, вроде полегчало. Интересно, почему?
– Потому что ты теперь видишь перед собой конкретные задачи. Которые, впрочем, тебя ни к чему не обязывают. А может, ты просто решил, что разговаривать с Харриет вовсе не обязательно.
– А ты думаешь, что обязательно?
– Я думаю, да.
– Пожалуй, ты прав, к Эмили лучше идти вдвоем.
– Кстати, не говори Харриет, что мне давно известно про вас с Эмили. Пусть она думает, что я только что узнал.
– Ага, я вижу, ты тоже забеспокоился, как бы о тебе плохо не подумали.
– Ей будет неприятно узнать, что я столько времени ее обманывал.
– О боже. А Магнус Боулз? С ним-то что делать?
– Ничего. Пусть пока остается.
– То есть не говорить Харриет, что он химера?
– Зачем? Хватит ей кошмаров и без этого низкопробного вранья.
– Никогда не мог понять: то ли ты такой законченный циник, то ли наоборот. Твой Магнус – единственная изюминка во всей этой пошлятине. Скажи правду, Монти, я ведь всегда казался тебе пошляком, да?
– Я бы не стал изъясняться в таких терминах…
– А, к черту термины! Я пошляк, и все мои грехи – пошлятина самого низкого пошиба.
– Что касается грехов, то тут важен сам факт, а не пошиб, как ты выражаешься. Сомневаюсь, чтобы Харриет…
– Ты, может, собрался в будущем выступить в роли ее утешителя? Тогда…
– Ты прекрасно знаешь, какие у меня сейчас виды на будущее. Скажи спасибо, что я еще в состоянии выслушивать тебя и что-то тебе говорить.
– Прости. Прости меня, Монти. Ты единственный помогал мне все эти жуткие годы. Ты мой учитель и мой аналитик. Я тебе благодарен, правда. Так что мы решили?
