— Да. Я про Чарли Черриса говорю, святой отец.
— Про мальчика, который упал в каменоломню.
— Да, про мальчика, который упал.
— Не вини себя в этом.
Молчу.
— Нет в том твоей вины, — говорит. — У всех у нас есть помыслы и желания, которые нужно пресекать. Да, желание твое было грехом. Но между грешным помыслом и грешным деянием целая пропасть.
Глаза наши встретились сквозь решетку.
— Пойми, Дейви, — говорит святой отец, — вот если бы ты его толкнул, было бы другое дело. Но я так полагаю, ты его не толкал.
— Нет, святой отец.
— Вот и прекрасно. В чем еще тебе нужно покаяться?
Подыскиваю слова.
— Вы верите во зло, святой отец?
— Дейви, я тебе уже сказал: тут не место.
— И все же, святой отец?
— Я верю в слабость, Дейви. Верю в то, что нам свойственно заблуждаться. Я много часов провел здесь, в исповедальне. — Слышал о миллионах дурных помыслов, о миллионах дурных дел. Мы можем оставаться мелкими тварями и творить мелкие пакости. А можем обрести силу и величие, обратив сердца наши к Господу.
— Но разве, если веришь в Бога и в добро, ты не обязан верить во зло и в дьявола?
— Обязан, но я, Дейви, оптимист. Я верю, что Бог и добро все равно возьмут верх.
— Но зло все-таки существует?
— Ты говоришь, что сомневаешься в существовании Бога, и хочешь, чтобы я тебе сказал, что вместо этого ты должен уверовать во зло?
— Я вас очень прошу, святой отец.
Он вздохнул, сдался:
— Да. Я считаю, что зло существует. Но встречается оно редко. Так же редко, как и истинное добро. И как истинное добро изредка порождает святых, так и истинное зло изредка порождает чудовищ. А все мы остальные — в чем-то хорошие, в чем-то плохие, и живем мы все то ли в радости, то ли в печали. Можно надеяться на то, что однажды солнечным утром среди нас появится святой. И нужно изо всех сил молиться, чтобы не повстречать чудовище. Все, закончили дискуссию. Кайся в следующем грехе. Там другие ждут.
Молчу.
— Дейви! Говори. Или я тебя вышвырну отсюда.
— Стивен Роуз! — шепчу.
— Стивен Роуз?
— Считалось, что вы за ним будете присматривать, святой отец.
Вижу, как он нахмурился ненадолго.
— Да, — говорит. Сурово глянул через решетку, потом вздохнул и заговорил тихо, будто сам исповедовался: — И у меня на сердце тяжело из-за этой истории, Дейви. Я плохо за ним присматривал. Но паства моя велика. И я подумал, что под влиянием таких мальчиков, как вы с Джорди… — Осекся. — Его найдут, — говорит. — И вернут домой. В следующий раз у нас выйдет лучше.
— Кто он такой, святой отец?
— Ха. Обыкновенный мальчишка, немного постарше тебя. Со своими проблемами. Да минует тебя чаша сия. И все же — обыкновенный мальчишка. Давай следующий грех.
Я порылся в мыслях.
И представил себе: «Я похитил тело и кровь Христову. Я…»
— Я крал у отца сигареты, — говорю.
— Надо же. Опять? И небось курил их?
— Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика.
— Ах, Дейви.
В общем, я выложил ему обычную белиберду, и он меня благословил и отпустил.
Выхожу, а Мария все ждет.
— Ну, — говорит, — как, ощущаешь теперь свободу и святость?
Я покачал головой:
— Я ему почти ничего не сказал.
Идем мимо «Срединного дома» на центральную площадь — оттуда нам в разные стороны.
Мария говорит:
— Чтобы что-то сказать, главное — начать говорить самое начало, а потом слова уже сами польются. Или можно разложить историю на части и расставить их в произвольном порядке. Или… — Руки вскинула, рассмеялась. — Или, понятное дело, можно вообще ничего не говорить.
Мы оглядели площадь: тени выпивох за матовым стеклом «Синего колокольчика», рядом с «Короной» очередь из желающих посмотреть «Проклятие Дракулы», пассажиры залезают в автобус восемьдесят второго маршрута до Ньюкасла. Все такое привычное, мирное.
— А еще можно все это записать, — говорит Мария. — Чтобы получился рассказ. В рассказ можно вставить любую чушь, и она перестанет казаться чушью, потому что окажется в рассказе.
— Мы со Стивеном Роузом создали истукана, — бормочу.
— Чего?
— Мы слепили человека из глины. Заставили его шевелиться, Мария. Заставили ходить. Он ожил. — Смотрю ей в глаза. — Ты мне веришь? — говорю.
— Да. Чушь полная, но я верю. И что дальше?
— Стивен Роуз. Он не обычный мальчик, как…
Тут я осекся.
— Я тебе постепенно все расскажу, — говорю. — Только совсем не сразу.
— Хорошо, — говорит.
Мимо проехали сержант Фокс и участковый Граунд, им тесно в маленькой синей полицейской машине.
— Мне пора, — сказал я.
Поцеловались на прощание. Я побежал вверх по склону и наконец-то ощутил себя свободным. Спал я в ту ночь глубоко и без снов.
Наутро выглянул в окно. В саду солнце, и папа стоит на коленях. А рядом с ним на земле растянулся Ком.
57
Я вышел из дома, папа обернулся. Глаза выпучены от удивления.
— Дейви, смотри-ка!
Бреду к нему по траве.
— Что это, папа?
— Я эту штуку утром в Саду Брэддока нашел. Мужики пошли всякое полезное оттуда выносить — грунт, растения, камни, а то каменоломню-то скоро засыпать будут.
У Кома ноги и одна рука отвалились, но их приставили на место. Между головой и плечами глубокая трещина. Кое-где куски и вовсе повыпадали.
— А что это такое, как ты думаешь? — спросил я.
— Без понятия. Сперва подумал, древняя штуковина, потом вижу — ан нет. Я его в тачку, а он на куски развалился. Вот, собираю обратно.
Ком весь в оспинах от дождя. Где стекала вода, остались бороздки. Вмятины там, где высохли лужицы. И вообще он весь осел и обмяк. Совсем стал неуклюжий, увечный. Лежит на земле и уже начинает сливаться с ней, превращаясь из Кома обратно в ком глины. Но платановые семечки на месте, и ягоды боярышника, и крылатки от вяза. И такой он красивый — смотрю на него нынешнего и вспоминаю, каким он был, когда шел со мной рядом, когда мы смотрели ночью на свои отражения в витрине и видели, что стоим вместе, и он был таким могучим, непостижимым и настоящим. Папа попытался разгладить вмятины, трещины и бороздки. Я тоже дотронулся, жду, когда в голове раздастся голос Кома, но — ничего.
