Книга Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих

Это было не по правилам. Даже на этой войне, которая с первого мгновения велась в нарушение всех законов и традиций, были свои правила. Немцы начинали на рассвете. Застигнутые несколько раз врасплох, русские уже ждали удара именно по утрам, а когда пришел их черед переходить в наступление, стали начинать его тоже на рассвете, чтобы успеть управиться до ужина. То же и с ночными вылазками. Немцу в голову не придет работать ночью, если для этого есть день. Он честно оттрубит свою смену, посмотрит на часы и отравится домой, чтобы предаться заслуженному отдыху. Русский же может целый день прошататься без дела, а к ночи его разбирать начинает, на подвиги тянет. Застигнутые, в свою очередь, несколько раз врасплох, немцы стали круглые сутки воевать, а не от сих до сих, и тоже ночные вылазки в правило ввели. Но чтобы после долгого затишья начинать активные боевые действия под ужин — такого не бывало. Не по правилам это было. Так воевать нельзя.

Юрген, Красавчик, фон Клеффель, Диц, Шваб и Брейтгаупт, привычно выстроившись в колонну по два, подходили к столовой. Они были в первой смене на ужин, остальные остались в траншеях. Солдаты из других отделений уже сидели за длинными дощатыми столами под натянутым на раму брезентовым тентом. Обер-лейтенант Гиллебранд прохаживался рядом. Увидев их, он посмотрел на часы и погрозил им пальцем. Они это поняли так: минута опоздания. Фон Клеффель демонстративно посмотрел на свои часы и отрицающе покачал головой: минута в минуту! Тут-то их и накрыло.

Сначала был звук. Необычное шипение по мере приближения переходило в свист, затем последовали глухие разрывы. Мины. «Катюша» посылала им свой привет. Основной удар пришелся на траншеи, их зацепило только краем. Мимо просвистело несколько осколков. «Мамочка», — сказал Шваб. То есть произнес он это слово как-то по-другому, с одним из этих смешных швабских суффиксов, но все поняли, что он сказал. И что случилось. Шваб медленно оседал на землю, левая сторона кителя быстро пропитывалась кровью. Они бросились на землю, и очень вовремя, потому что накатила новая волна взрывов, уже ближе, потом третья, еще ближе.

В перерыве между взрывами Юрген чуть приподнял голову. Брейтгаупт навалился на Шваба, приложил голову ему к груди, пытаясь расслышать биение сердца. Вот он крякнул и отвалился в сторону. Неужели?! Слева бежали к своей батарее артиллеристы. Вдали сверкали подошвами сапог солдаты хозяйственного взвода и залоснившимися на задницах штанами штабные писари. Эти улепетывали в лес. У крыши столовой перебило угловую стойку, упавший брезент бурлил, как каша в котле полевой кухни, под ним, пытаясь выбраться, копошились солдаты. Рядом метался лейтенант Россель, командир одного из взводов соседней роты.

— Вторая рота! Внимание! Выходи окапываться! — истошно кричал он.

«Это правильно», — подумал Юрген и закинул руку за спину, нащупал саперную лопатку. Саперная лопатка для солдата — важнейший инструмент, уступает только ложке, эту солдатскую истину он уже усвоил.

В это время метрах в пятидесяти от них вздыбилась стена земли и дыма после очередной серии разрывов. И почти сразу после этого с земли взметнулась вверх фигура обер-лейтенанта Гиллебранда.

— Третья рота! Внимание! В блиндажи, за мной — бегом! — крикнул он и действительно кинулся бежать к обстреливаемым позициям, навстречу смерти.

«Фанатик хренов!» — подумал Юрген, вскакивая и устремляясь в ту же сторону. Это не было бездумным исполнением приказа. Юрген заметил боковым зрением, что фон Клеффель дернулся в сторону траншей еще до команды Гиллебранда. Старик знал что делать. Его опыту Юрген доверял. Он бежал за фон Клеффелем.

Страшно было только в один момент — когда их накрыла очередная волна. Гиллебранд крикнул «Ложись!» — они упали на землю и сразу ощутили животами, как под ними задрожала земля. Но, к удивлению Юргена, взрывы доносились уже сзади.

Траншеи были пусты, все забились в блиндажи. Они влетели в свой, упали на нары, тяжело дыша.

— Ну как вы тут, в штаны не наделали? — спросил фон Клеффель.

Кинцель, копошившийся в углу, отошел в сторону, открывая взорам бледного и стонущего Толстяка Бебе, сидящего без кителя и рубашки, его левая рука была, судя по всему, только что перебинтована Кинцелем. За те мгновения, что они смотрели на него, на повязке проступила кровь.

— Кость не задета? — спросил фон Клеффель. — Нет.

— Тогда — царапина.

У него любое ранение конечностей, не требовавшее немедленной ампутации, проходило по разряду царапин.

— Как у вас? — спросил Зальм.

— Шваб, — ответил фон Клеффель.

— А его куда?

Все посмотрели на Брейтгаупта, ведь он был последним рядом со Швабом. Брейтгаупт показал на небо и перекрестился.

— Вот черт! — сказал Красавчик.

Остальные помянули Шваба молча. Он ведь тоже был при жизни немногословен, Петер Шваб. На столике лежал собранный им первый пучок кресс-салата, как букетик цветов на могильной плите.

Иваны принялись обстреливать их позиции из орудий. При первых разрывах лишь Толстяк Бебе как-то испуганно дернулся да Вайнхольд втянул голову в плечи, все остальные сидели спокойно. Тот же Юрген понимал, конечно, что артиллерийский снаряд убойней мины «катюши», но он же был и привычней, привычное не так страшит. Да и пробежку под минами в чистом поле не сравнить с сидением в блиндаже. Но вот и блиндаж тряхнуло так, что лопнули бумажные обои на потолке, а со стены сорвало одну из вешалок.

— Прямое попадание, — оповестил всех Кинцель, а то без него не понятно.

— Хороший мы накат сделали, — сказал фон Клеффель и провозгласил лозунг тоном диктора на манифестации: — Солдаты! Не жалейте бревен!

— Сэкономленные бревна пойдут на гробы, — добавил Ули Шпигель.

Шутка не удалась. Не те были время и место, чтобы о гробах говорить.

Звуки разрывов стали тише, судя по всему, обстрел переместился в глубь позиций. Фон Клеффель встал и стал разминать затекшие ноги.

— Внимание! К оружию! В траншею! — обер-лейтенант Гиллебранд возник на пороге и тут же исчез.