Опустили руки, глядят растерянно. Хорошо, что отвел им глаза. Могли разбить гипномаску камнями, тогда не скроешься.
Тут я мог бы спокойно удрать, но совесть не позволила. Несмышленыши эти огнеупорные, что с них спрашивать? Если ребенок выплюнул на тебя горькое лекарство, нельзя же прекратить лечение обидевшись. Ну, покинул бы я эту толпу, а дальше что? Тысячи разочарованных побредут назад в рабство, деваться им больше некуда. Триста километров через пустыню, половина вообще не дойдет, погибнет от жажды, сложит головы вдоль пути. Половина оставшихся сложит головы на плахе. Господам надо же будет отпраздновать победу. Прочим наденут ошейники и до конца жизни будут напоминать кнутом о побеге. Тысячи мертвых и тысячи несчастных — великовато наказание за несостоявшееся избиение одного пророка.
И, подождав, пока остывшие и унылые огнеупорны начнут увязывать свой скарб, я снова явился к ним в привычном образе чужеземца в клетчатом плаще.
— Три дня! — сказал я. — Дайте мне три дня, и лава придет.
Классические три дня срока, как в старой сказке.
Нет, я совсем не был уверен, что все будет завершено именно в три дня. Но расчетную высоту мы уже набрали. Из‑под земли слышался гул и грохот; возможно, кора начинала лопаться. И холм стал заметно оседать. Вероятнее всего, неравномерным оседанием и была вызвана катастрофа.
По–видимому, огнеупорцы и сами страшились возвращения. Они легко согласились на отсрочку, с охотой взялись за волокуши. И чтобы ускорить дело, я пошел по периметру с лазером, подрезая грунт там, где слышался подземный гул. Резал базальт у подножия, а мои последователи с песнопениями волокли камни наверх. В песнях они просили бога Этрэ не гневаться, разрешить им добывать жизненно необходимую лаву в его пустыне.
И древний бог Этрэ не сумел совладать с законами сопротивления материалов. В надлежащий момент напряжения сдвига превзошли предел прочности, основание холма отслоилось, все наше сооружение начало погружаться, тонуть, словно пароход с пробитым днищем. А у бортов его, там, где я ослабил кору разрезами, прорвалась лава, сверкающая, светоносная, брызнув алым сиянием на мутно–багровые тучи. Бурая ночь превратилась в оранжевый день. При всеобщем ликовании в пустыне родилось вулканическое озеро. По понятиям огнеупорцев — родилась жизнь.
— Это ты сделал лаву, Неторопливо Думающий? — спросил любопытный Кузнец. — Как ты делаешь лаву в глубине?
— Я не сделал. Она была там всегда.
— Откуда она взялась?
Как я мог объяснить ему? Рассказать о подлинных размерах его планеты, изложить закон тяготения, сообщить, что тяготение рождает давление и при таком‑то давлении начинаются ядерные реакции, выделяющие столько‑то тепла, достаточного для расплавления всего их мира. И поведать еще, что вокруг них ледяное космическое пространство; в результате с поверхности идет утечка тепла и образуется корка, как бы пенка на, остывающем молоке, которую мы и продавили тяжестью холма. Мог я все это объяснять? Мог он это понять?
— Всегда была лава, — сказал я.
— Почему жрецы не знали о ней? Почему бог Этрэ не сказал им? Наверное, не было все‑таки лавы, ты сам ее сделал.
— Не я, а ядерная энергия.
— Ядрэ–Нерэ — это твой бог?
Вот поговорите с ними. И это еще был самый толковый. Так у них были настроены мозги, чтобы непонятное объяснять вмешательством бога. Смертным доступно только продолжение по прямой линии, а все перемены и повороты от богов. Ветер подул — от бога, ребенок родился — от бога, умер старик — от бога. Лава появилась в пустыне — явно от бога.
Но в мою задачу не входило читать курс естествознания. Я сам сдавал экзамен. И так задержался на столько дней. Давно пора было менять фильтры в скафандре. Воздух стал затхлым и кислым, я дышал с трудом. А мне еще надо было добраться до ракеты, проверить ее, стартовать… Так что, улучив минуту, как только утихло ликование, я собрал свою паству и произнес прощальную речь. Убеждал жить в мире и дружбе, не жадничать, не ссориться…
— Вы же видите, места хватает, — твердил я. — Пустыня. Ничья земля. Берите ее, добывайте лаву, орошайте и владейте.
Некоторые плакали, просили:
— Останься с нами, не покидай! Мы пропадем без тебя.
Увы, и я пропал бы в своем скафандре, если бы остался на несколько дней.
— Не могу. Долг призывает, — уверял я.
— Долг — это твой бог? Кто сильнее — Долг или Ядрэ–Нерэ?
Хитрец спросил:
— А если я на той горке добуду лаву, чья она будет? Моя собственная?
— Если один добудешь, твоя собственная. Но едва ли ты сумеешь в одиночку сложить холм нужной высоты. На горке тем более. Думать головой надо. Ведь под горкой кора толще. Гряды складывайте в низине, где грунт теплый и светится слегка. Там легче продавить.
Они все спрашивали и упрашивали меня, окружив тесным кольцом. Не было возможности удалиться неприметно, хотя бы придумать гипномаску поубедительнее. В конце концов я крикнул: “Прощайте!”, помахал рукой моим огневым друзьям, нажал стартовые кнопки Мелькнули удивленные лица, руки, воздетые к небу, сверкающее кольцо рождающегося озера, холм, погружающийся в лаву. Потом набежали тучи, все затянуло багровым туманом. Вверх, вверх! Прошивая винты вихрей, я стремился к небу. Постепенно багровое редело, тускнело. И вот проглянуло черное небо. И звезды. Просторный космос. И в наушниках раздались, прорывая щелканье помех, позывные базы зафонового перемещения.
Жалко было покинутых огнеупорцев… и некогда жалеть. Я срочно включился в космические заботы: позывные, пеленг, моя орбита, орбита базы, траектория, сближение, торможение…
И вот, сняв пропотевший скафандр, я сижу в ванне. Вода горячая, вода холодная на выбор, душ водяной, душ смолистый, душ ионизирующий, душ сухой. Сходит пот, грязь и усталость, напряжение всех этих дней. В буфете цветные кнопки автоматической кухни, стерильная белизна, аппетитные запахи. Жую сочный бифштекс, перебираю воспоминания и сам себе не верю.
Полно, существует ли это пекло с изнывающими от голода грешниками, важными господами, кнутами, плахами? И я сам был там два часа назад? Не верится!
Но против буфета круглое окно в космос. И там висит — не сходя с места, вижу — мрачный шар цвета запекшейся крови. Значит, не сон. А справа от меня цветные двери кабин с надписью: “Межзвездная ретрансляция”. Туда я войду сейчас, наберу заветные цифры… и окажусь в высококультурном будущем. Сейчас окажусь, только кофе допью.
Как будто пяти минут не прошло. Сидят мои профессора за той же кафедрой. Лирик чай пьет, позванивая ложечкой, Техник курит и морщится, поглядывая на потолок. На лице у него написано: “Мученик я. Знаю, что студент будет нести ахинею, но слушать обязан”.
— Докладывайте, — говорит Граве.
Начинаю со всеми подробностями. Рассказываю, как вышел из межзвездной кабины, увидел круг цвета запекшейся крови…
