Гермия махнула официантке и заказала еще один бокал. Так легче, честное слово, легче, уговаривала она себя. Тупая боль, досаждающая ей все это время, потихоньку уходила. Горечь таяла. Главное, не переборщить с напитком. Надо вовремя сказать себе стоп. Иначе к приходу Пойта — если он, конечно же, когда-нибудь придет, — Гермия будет похожа на нетрезвого вампира…
Заиграла знакомая песня. Эту песню Гермия смогла бы угадать даже с одной ноты. Эта песня, простая, но душистая, как утренний луг, пробуждала в ней те самые чувства, от которых она так хотела избавиться. Эта песня мучила ее и одновременно доставляла ей радость, сковывала ее и одновременно дарила несказанное наслаждение, забиралась в самые отдаленные лабиринты души, а потом вспархивала из них, как бабочка, и сладко щекотала душу…
Она вслушивалась в безыскусные слова и чувствовала, как к горлу подступают рыдания.
Пляшет милая девчонка
Возле дома на лугу,
Сердце бьется звонко-звонко,
Я к любимой побегу.
Мы закружимся с ней в танце,
Полном страстного огня,
На щеках ее румянцем
Буду любоваться я.
Наконец я осмелею,
Загляну в ее глаза,
Дорогая, будь моею! —
Все, что я смогу сказать.
А она ответит нежно,
Опустив зеленый взгляд:
Я была б твоей, конечно,
Если б не было преград
Что за вздор! — я ей отвечу. —
Все преграды я сломлю!
Очень рада нашей встрече,
Но другого я люблю…
Она уже не могла сдерживать слезы, которые стучались в глаза так же, как в окно бьются дождевые капли. Ей было больно, физически больно. Душа рвалась наружу, требовала свободы, хотела птицей взметнуться ввысь, чтобы потом рухнуть вниз сгоревшим метеоритом. И Гермия не выдержала. Она закрыла лицо чужими, обессилевшими руками и разрыдалась. Теперь ей было все равно, что подумают о ней окружающие, все равно, как посмотрит на это Поит, если найдет ее, плачущую за столиком. Наплевать… Она больше не может копить в себе боль и ждать, когда та разорвет ее на части. Слезы очищают. Так пусть они очистят ее полностью от этой жестокой любви, которая сжигает ее изнутри…
Вдруг чьи-то руки легли ей на плечи. Чье-то дыхание, обожгло ей виски. Чьи-то губы, знакомые, нежные и страстные губы прильнули к ее волосам, затем к мокрому от слез лицу, затем к глазам, полуслепым от рыданий. Она боялась открыть глаза, боялась поверить своему счастью, боялась ошибиться. Но в душе она точно знала, была уверена: это он. Только его руки могли касаться ее так нежно, так терпеливо. Только его поцелуи могли ранить и согревать ее одновременно. Только он мог сделать ей так больно и так хорошо…
— Герми, девочка моя, — раздался глухой шепот у самого виска. — Я думал, что сойду с ума от страха тебя потерять. Ну скажи мне, что это неправда. Скажи, что мы будем вместе и больше никогда не расстанемся… Я буду сидеть рядом с тобой, как цепной пес. Буду караулить каждый твой вздох, каждый твой сон. Я каждую минуту, нет, каждую секунду буду наслаждаться твоими прикосновениями, умирать в твоих объятиях. Скажи…
Гермия открыла глаза. Перед ней было мокрое от слез — не то ее, не то его собственных — лицо Констанса. Она хотела оттолкнуть его, но не могла. Потому что чувствовала: с каждой секундой, которую она проводит в его объятиях, ее сердце распускается как цветок…
— Ты любишь Мэгги? — всхлипывая, спросила она.
— Мэгги мой друг. Она всегда знала, что я люблю только одну единственную женщину. И эта женщина — ты… К тому же Мэгги теперь встречается с Пойтом.
— С Пойтом? — ошеломленно переспросила Гермия.
— Ага, — улыбнулся Констанс. — А что, твой дружок теперь гораздо интереснее, чем был раньше. Отдых на Комодо пошел ему на пользу…
— С Пойтом… — все еще не веря своему счастью, повторила Гермия. Ведь если Мэгги встречается с Пойтом, она никак не может быть любимой Констанса.
— Наконец-то я вижу свет…
— Какой свет?
— Зеленый свет в твоих глазах. Еще минуту назад они были похожи на две хмурые тучи, льющие дождь. А теперь появился свет. Значит ли это, что ты мне веришь? Значит ли это, что ты будешь верить мне всегда?
— Да… — прошептала Гермия, уткнувшись в большое и такое уютное плечо Констанса. — Конечно, да… Только никогда и ничего от меня не скрывай. Слышишь, никогда…
— Слышу. И, клянусь тебе, не буду. Я слишком дорого заплатил за свою глупость. Теперь я буду умнее…
Он прижался к ее щеке своей щекой. Она слегка отпрянула.
— Колется, — улыбаясь, объяснила Гермия. — Сколько же ты не брился?
— Три дня. Не ел, не пил, не брился и думал только о тебе…
Интересно, сколько же продлится это неожиданное счастье? Но Гермия старалась не задумываться об этом. Всю жизнь не возможно распланировать, а сейчас ей хорошо. Очень хорошо. И, пожалуй, это самое главное…
* * *
— Джамбата, попроси Болу, чтобы она не ставила миринго рядом с Гермией…
— Не ставить миринго? — удивился Джамбата. — Гермия любить миринго. Очень любить…
— Это я знаю не хуже тебя, — рассмеялся Констанс. — Только вот мне почему-то не хочется, чтобы невеста на собственной свадьбе… гм… перебрала миринго. Тут у вас столько красавцев, — посмотрел он на Джамбату. — Вдруг она выпьет миринго, решит, что я не самый лучший, и бросит меня?
— Шутить? — спросил Джамбата. — Гермия любить Конни. Очень любить…
— Понял, понял, — перебил его Констанс. — И все равно, поставь-ка ты миринго подальше от моей невесты…
— Это что еще за дискриминация, — послышался с порога голос Гермии. — Интересно, почему я не могу пить то, что мне нравится?
— Муж и жена… — торжественно начал Джамбата, но Гермия не дала ему продолжить речь:
— Не должны ругаться друг с другом, а, тем более, из-за мелочей… Я все понимаю, Джамбата. Но кто-нибудь объяснит мне, почему Поит не ограничивает Мэгги в напитках?
— Я объясню, — засмеялся Констанс и начал медленно двигаться в сторону Гермии. — Потому что он еще не знает, что такое миринго.
Гермия увидела этот хитрый маневр и попятилась к дверному проему.
— Нет, нет, Конни. Не ходи за мной. Я только что сделала прическу и собираюсь надеть платье. Ты же хочешь видеть меня красивой?
— Я? Я хочу видеть тебя рядом. И даже лучше без платья…
Он мастерски перепрыгнул через стол, вызвав удивление у Джамбаты, и погнался за Гермией.
— Ой, не надо, Конни. Прошу тебя, не сейчас!
Но, невзирая на протестующие возгласы, Констанс схватил ее и заключил в объятия.
