— Здесь ты пребудешь в мире. Здесь никто не откроет твоегоубежища, чтобы беспокоить тебя мольбами вернуться к пустой и суетной жизни,которую ты покинул, повинуясь божьему велению. Здесь ты будешь молиться; тыбудешь изучать священное писание; ты будешь размышлять о безумии и обольщенияхмира сего и о блаженстве будущей жизни; ты будешь питаться черствым хлебом итравами и ежедневно бичевать свое тело ради очищения души. Ты будешь носить наголом теле власяницу; ты будешь пить только воду; ты будешь наслаждатьсяпокоем! — да, полным покоем, ибо тот, кто придет искать тебя, вернетсяосмеянный; он не найдет тебя, он не смутит тебя.
Старик продолжал ходить из угла в угол. Он уже не говорилвслух, а что-то бормотал про себя. Король воспользовался этим, чтобы рассказатьсвою историю. Под влиянием смутной тревоги и какого-то неясного предчувствия онрассказал ее очень красноречиво. Но отшельник продолжал ходить и бормотать, необращая на него внимания. Все еще бормоча, он приблизился к королю и сказалвыразительно, подчеркивая каждое слово:
— Тс-с! я открою тебе великую тайну!
Он наклонился к мальчику, но тотчас же отшатнулся, как быприслушиваясь, подошел, крадучись, к окну, высунул голову, вглядываясь впотемки; потом на носках вернулся, приблизил свое лицо к самому лицу короля ипрошептал:
— Я — архангел!
Король сильно вздрогнул и сказал себе: «Уж лучше бы мнеостаться с бродягами! Теперь я во власти сумасшедшего!»
Его тревога усилилась и ясно отразилась у него на лице.Тихим, взволнованным голосом отшельник продолжал:
— Я вижу, ты чувствуешь, какая святость окружает меня! Начеле твоем начертан благоговейный страх! Никто не может пребывать в этойсвятости и не ощутить этого страха, ибо это святость неба. Я улетаю туда ивозвращаюсь во мгновение ока. Пять лет назад сюда, на это самое место, с небесбыли ниспосланы ангелы, чтобы возвестить мне о том, что я удостоенархангельского чина. От них исходил ослепительный свет. Они преклонили передомною колени, ибо я еще более велик, чем они. Я вознесся в небеса и беседовал спатриархами… Дай мне руку, не бойся… дай мне руку. Знай, что ты коснулся руки,которую пожимали Авраам, Исаак, Иаков! Я был в золотых чертогах, я видел самогогоспода бога!
Он остановился, чтобы поглядеть, какое впечатление произвелаего речь; затем лицо его исказилось, и он снова вскочил на ноги, восклицаясердито:
— Да, я архангел. Только архангел! А я мог бы быть папой!Это истинная правда. Мне это сказал голос во сне двадцать лет тому назад. Да,меня должны были сделать папой! И я был бы папой, ибо такова воля небес. Нокороль разорил мой монастырь, и меня, бедного, гонимого монаха, лишили крова иотняли у меня мою великую будущность.
Он опять забормотал, в бессильной ярости ударяя себя кулакомпо лбу; время от времени у него вырывались то проклятия, то жалобные возгласы.
— И вот почему я только архангел, когда мне предназначенобыло сделаться папой!
Так продолжалось целый час, а бедный маленький король сидели мучился. Но вот ярость старика утихла, и он стал необычайно ласков. Голос егосмягчился, он сошел с облаков на землю и принялся болтать так просто, таксердечно, что вскоре совсем покорил сердце короля. Он усадил мальчика поближе когню, стараясь устроить его как можно удобнее; ловкой и нежной рукой промыл егопорезы и царапины; затем стал готовить ужин, все время весело болтая и тотрепля мальчика по щеке, то гладя его по голове так нежно и ласково, что вместостраха и отвращения король скоро почувствовал к «архангелу» уважение и любовь.
Это приятное расположение духа продолжалось до конца ужина;затем, помолившись перед распятием, отшельник уложил мальчика спать в маленькойсоседней каморке, укутав его заботливо и любовно, как мать, и, еще разприласкав его на прощанье, оставил его и уселся у огня, рассеянно и бесцельнопереворачивая головешки в очаге. Вдруг он остановился и несколько раз постучалпальцем по лбу, словно стараясь вспомнить какую-то ускользнувшую мысль. Но этоему, видимо, не удавалось.
Внезапно он вскочил я вошел в комнату гостя, с вопросом:
— Ты король?
— Да, — сквозь сон ответил мальчик.
— Какой король?
— Англии.
— Англии? Так Генрих умер?
— Увы, да. Я сын его.
Словно черная тень легла на лицо отшельника. Он со злобойсжал свои костлявые руки, постоял в раздумье, учащенно дыша и глотая слюну,потом хрипло выговорил:
— Знаешь ли ты, что это по его милости мы стали бездомными ибесприютными?[29]
Ответа не было. Старик наклонился, вглядываясь в спокойноелицо мальчика и прислушиваясь к его ровному дыханию.
— Он спит, крепко спит.
Мрачная тень на его лице сменилась выражением злобнойрадости. Мальчик улыбнулся во сне. Отшельник пробормотал:
— Сердце его полно счастья! — и отвернулся.
Он бесшумно бродил по комнате, чего-то ища; тоостанавливался и прислушивался, то оборачивался, чтобы взглянуть на кровать, ивсе бормотал, бормотал себе под нос. Наконец он, невидимому, нашел то, чтоискал: старый, заржавленный кухонный нож и брусок. Тогда он прокрался к своемуместу у огня, сел и принялся оттачивать нож, все бормоча про себя, то тише, тогромче. Ветер стонал вокруг одинокой хижины таинственные голоса ночи доносилисьиз неведомой дали; блестящие глаза отважных крыс и мышей смотрели на старикаизо всех щелей и норок, но он продолжал свою работу, увлеченный, ничего незамечая.
Иногда он проводил большим пальцем по лезвию ножа и сдовольным видом кивал головой.
— Острее становится, — говорил он, — да, острее!
Он не замечал, как бежит время, и упорно работал, занятыйсвоими мыслями, которые порой произносил вслух:
— Его отец обидел нас, разорил и отправился в ад гореть навечном огне! Да, в ад, гореть на вечном огне! Он ускользнул от нас, но на тобыла божья воля… да, божья воля… и мы не должны роптать. Но ж не ускользнул отадского огня! Нет, он не ускользнул от адского огня, всепожирающего,безжалостного, неугасимого, и этот огонь будет гореть до скончания веха!
