Графиня рассеянно улыбнулась.
— Ну а дальше, — сказала она. — Что дальше? И какое все это имеет отношение…
— Шестьсот лет спустя, — продолжал доктор, — лет тридцать тому назад, случилось так, что один из потомков мессера Милионе начал раздумывать о судьбе своего предка. Он начал изучать его воспоминания о путешествиях и по мере их изучения построил некую теорию. Она заключалась в том, что человек, с которым так дурно обошлись и в его родном городе, и в семье, не мог не оскорбиться — оскорбиться настолько, чтобы претворить свою обиду в действие. Можно ли поверить, спрашивал себя этот потомок мессера Милионе, чтобы человек, которого встретили недоверием, которого высмеивали и презирали, добровольно согласился оставить в наследство сокровища, приобретенные им в несметно богатых странах Востока, неблагодарной родине и не понимающей его семье? Нет, поверить в это невозможно, это противоречит человеческой натуре — так он поступить не мог. Но что же он сделал с богатствами, которые копил в течение семнадцати лет и на которые столь часто намекал в описании своих путешествий? Его завещание было известно, но в нем и речи не шло о каких-то необыкновенных по тем или по нынешним меркам богатствах. Не было сведений и о том, что он сделал какой-то крупный вклад в церковь — в ту пору многие избирали такой способ оставить с носом своих родственников, лишив их наследства. Словом, никто ничего не знал — поле для гипотез было обширное, и потомок мессера Милионе строил одну гипотезу за другой. Достоинство этих гипотез было в том, что никто не мог их опровергнуть. Сохранившиеся документы им не противоречили. В то же время эти гипотезы никому не мешали, а человек, который их выдвигал, располагал свободным временем, чтобы строить свои теории, потому что в течение многих лет странствовал по Европе, находясь в своего рода добровольном изгнании.
Графиня Сандра побледнела от волнения:
— Дальше, доктор, дальше!
— В один прекрасный день на помощь неутомимому теоретику пришел случай. Потомок Марко Поло находился в Страсбурге, в ту пору немецком городе, и в двадцатый раз просматривал различные издания путевых записок своего предка. В одном из изданий он подчеркнул все места, словно бы подкреплявшие его теорию, — те места, где говорится о богатствах, которые Марко Поло привез из Китая и которым так противоречит все, что известно о его образе жизни в Венеции и его завещании. Чтение это ни на шаг не приблизило исследователя к разгадке, да и не могло приблизить, ведь он все время вращался в кругу одних и тех же материалов. Ему нужен был новый материал. Он искал его в книгах современников Марко Поло, но и там ничего не нашел. Он уже исследовал все европейские библиотеки — все тщетно. Но в Страсбурге ему суждено было найти то, что он искал. И нашел он вот что!
Из ящика стола, стоявшего в углу, доктор извлек переплетенные в кожу пергаментные страницы и поднял книгу так, чтобы все смогли ее увидеть. Графиня Сандра и астролог посмотрели на нее с удивлением, верный Шмидт с понимающей ухмылкой, а синьор делла Кроче глазами, налившимися кровью от ярости.
Итальянец сделал несколько судорожных движений, пытаясь освободиться, но путы, в которых до этого томился Этьен, выдержали испытание. Наконец он утихомирился, и доктор продолжал:
— Для того чтобы получить эту рукопись в наше время, надо представить поручительство одного или двух известных ученых. Я знаю это по собственному опыту. Я знаю также, что если у тебя ловкие руки и бесшумная поступь, ты можешь завладеть манускриптом и без поручительства. Каковы были условия, необходимые для того, чтобы тебе выдали рукопись в немецкую пору, я не знаю, но знаю, что потомок мессера Милионе их выполнил, потому что двадцать лет тому назад двадцать третьего октября во второй половине дня ему эту рукопись выдали. Он успел просмотреть только половину манускрипта, когда библиотека закрылась. Он решил, что продолжит работу на другой день. Но ему это не было суждено. В тот же вечер он встретил соотечественника, венецианца, который нанес ему кровное оскорбление — смыть его можно было только одним способом. Вероятно, оскорбитель рассчитывал, что граф ди Пассано, — доктор запнулся, произнося это имя и покосился на графиню, — не осмелится вызвать его на дуэль в стране, где дуэли запрещены: исключение делалось только для офицеров и студенческих корпораций. Но граф ди Пассано вызвал обидчика на дуэль. Она состоялась назавтра ранним утром. Граф ранил противника — рана была тяжелой и, скорее всего, смертельной. Графу оставалось одно — бежать. И он бежал.
Доктор сделал небольшую паузу и с сомнением посмотрел на графиню Сандру — грудь молодой женщины взволнованно вздымалась и опускалась. Но графиня кивком призвала доктора продолжать. Он повиновался:
— Дальнейшая судьба графа не имеет отношения к моему рассказу. Хочу только сказать, что интерес графа к Марко Поло многократно возрос и превратился почти в мономанию, с тех пор как он узнал, что существует рукопись, которая, вероятно, подкрепила бы его теорию. Дуэль, а потом разразившаяся война лишили графа возможности вернуться в Страсбург. У графа был единственный ребенок — дочь. Быть может, — заметил доктор с виноватой улыбкой, — граф усвоил предостережение своего предка, запомнив, что Марко Поло не встретил понимания у своей жены и трех дочерей. Во всяком случае, думаю, я не ошибусь, если скажу, что граф никогда не говорил дочери о своей любимой теории — разве что однажды.
Графиня Сандра недоуменно покачала головой.
— Он никогда ни словом не упоминал о ней, — сказала она. — В годы моего детства и отрочества я вообще видела отца очень редко, почти никогда, но и позже — нет, доктор, он никогда ни словом не упоминал об этой теории. Ваш рассказ звучит для меня как сказка, хотя я верю, что эта сказка правдива!
Доктор благодарно наклонил голову. А потом обернулся к тому, кто против воли принимал их в своем доме. При этом на лице доктора выражались отнюдь не дружеские чувства.
— Однако был кое-кто, — воскликнул он, — кому граф ди Пассано доверился в минуту слабости. Этот субъект — граф встретил его во время своих странствий — венецианец, как и сам граф, притворился, будто питает к пожилому человеку дружеские чувства, и пользуясь этой дружбой, не раз одалживал у него деньги; этот венецианец, когда ему было удобно, называл себя Уго делла Кроче, но при случае не пренебрегал и другими именами. Вот этот-то господин и услышал от графа его теорию. Судя по всему, в ту пору он не придал ей большого значения, потому что всегда делал множество разных ставок одновременно, а на свете было немало ценностей более свежих, нежели сокровища времен правления в Китае Кублай-хана. Но однажды он увидел в Амстердаме дочь своего покойного благодетеля. И ему пришло в голову, что у нее могли сохраниться бумаги отца, из которых можно узнать больше подробностей о таинственной теории. Он проник в ее номер в отеле — это было нетрудно проделать ловкачу, наделенному к тому же приятной внешностью, — и перерыл до основания все ее вещи. Мне известно из надежного источника, что он завладел списком должников графа, среди которых значилось и его имя. Нашел ли он какие-то другие бумаги с заметками об изысканиях графа и намеком на разрешение загадки, мне неизвестно, но похоже, что нашел, потому что когда два дня спустя я прибыл в Страсбург, чтобы заняться проблемой совсем иного рода, этот человек уже был там. Когда мои расследования привели меня в библиотеку, я повстречал его снова, а когда я долгими окольными путями набрел на манускрипт, который много-много лет занимал мысли графа ди Пассано, и захотел взять его почитать, оказалось, что у меня есть конкурент. Это был синьор делла Кроче. Я вышел из состязания победителем и получил заветную рукопись, но в самую минуту победы ее плод украл у меня синьор делла Кроче. В погоне за вором и украденным имуществом мы с моим верным другом Этьеном проехали половину территории Франции — от Страсбурга до Альп. На границе своей родины наш друг делла Кроче оставил нам благородный прощальный привет: он сделал так, что нас арестовали за кражу, которую совершил он сам.
