Мы вошли в комнату, которая казалась просторной, хотя нас было пятеро. Прекрасный андрон, гораздо красивее моего. Мебель из светлого полированного дерева элегантно смотрелась на фоне красных стен.
— Здесь стояла кушетка, на которой он лежал, — пояснил слуга.
— Я хочу найти Артимма, — сказала малышка. — Артимм всегда здесь, но я не знаю, где он сейчас.
Очевидно, она имела в виду игрушку или кого-то из своих друзей. Мы подумали, что лучше не обращать на нее внимания. Посторонним людям не положено обращаться к девочке в доме гражданина, даже к такой крохе. Харита стала играть с куклой, что-то ей нашептывая и держа так, чтобы та тоже могла нас видеть.
— Насколько я понимаю, — продолжал привратник, — старый хозяин, Ортобул, любил прилечь вечерком, прежде чем уйти.
Кушетка, на которой он обычно лежал, всегда стояла там, где вы ее сейчас видите.
— Ясно, — сказал Аристотель. — Не возле окна, а с другой стороны. Но ее видно из коридора.
Мы подошли к вышеупомянутому предмету мебели, выглядевшему довольно скромно, хоть и сделанному из первосортного дерева; на такой кушетке можно лежать во время пира или отдыхать днем.
— На ней всегда была подушка… тюфяк… как на кровати, — добавил слуга. — Вот, это он и есть.
Это был добротный тюфяк, обтянутый тканью с черным рисунком. Мы тщательно его осмотрели, а Аристотель даже понюхал. Я последовал его примеру, но не почувствовал ничего особенного, лишь запах соломенной набивки. Тогда я осторожно вдохнул поглубже, пытаясь понять, чем пахнет в андроне. Мало где пахло так хорошо, как здесь. Я внимательно посмотрел по сторонам, стремясь хоть что-нибудь разглядеть в сгущающемся полумраке, но здесь тщательно убрались прекрасно вышколенные слуги: вокруг не было ни пылинки, на стенах — ни пятнышка. Повинуясь внезапному порыву, я опустился на четвереньки, осмотрел пол под кроватью и обнюхал угол комнаты. В нос попала случайная пылинка, и я чихнул. Потом еще раз глубоко вдохнул. Отлично помня запах цикуты, я, конечно, уловил бы его, останься в воздухе хоть намек на яд.
Девочка рассмеялась.
— Ты как собачка! — воскликнула она. — Наша старая собачка тоже так нюхала.
Я решил, что разумнее промолчать.
— Осторожно с этой статуей, — предупредил Аристотель, когда я чуть не влетел в нишу, где стояла большая мраморная статуя женщины. Нет, двух женщин. Похоже, это были нимфы. Краски постамента были словно изъедены землей или смыты водой — наверное, раньше скульптура стояла на улице. Она гораздо лучше смотрелась бы на алтаре Пану и нимфам возле дома Смиркена, но в интерьер этой комнаты явно не вписывалась. Ниша была слишком мала для массивных, хоть и полных жизни фигур юных дев в пышных одеяниях. Одна из нимф почти задевала головой потолок и, казалось, хотела наклониться.
— Здесь была еще одна скульптура, — послышался тоненький голосок Хариты. — В другом месте. А эта папочкина.
Если я правильно понял, мраморные нимфы принадлежали Эпихару и лишь недавно появились в этой комнате, которую первоначально обставлял Ортобул.
Феофраст неодобрительно оглядел статую, но потом обнаружил возле нее полку со свитками. Довольно крякнув, он взял их и стал изучать, поднося к самому лицу. Потом уселся в кресло, присвоил одну из ламп, внесенных слугой, и погрузился в чтение.
— Так, Стефан, ты ложись на кушетку, — скомандовал Аристотель, — а я выйду в коридор и буду Клеофоном.
Он скрылся во мраке коридора, затем неуверенно заглянул в комнату и прошептал:
— Отец?
— Я отлично тебя слышу, — смеясь, ответил я.
— А я отлично слышу тебя, — сказал он, — хотя не вижу. Нет, все неправильно. О чем я только думаю? Конечно, ты со своими молодыми зоркими глазами должен быть Клеофоном, а я — беднягой Ортобулом.
С этими словами Аристотель улегся на кушетку, а Феофраст время от времени поднимал взгляд от свитков и с любопытством на нас посматривал. Я тоже взял лампу и вышел с ней в коридор. За мной увязалась маленькая Харита. Даже в этом темном проходе были видны ее огромные глаза, явно не упускавшие ни одной детали.
— Вам нужна папина дочь, — с надеждой сказала она. — Дочка. Любимая.
— Иди, маленькая, и не мешай нам, — сказал я настолько строго, насколько позволяло мое странное положение.
— Пусть все будет достоверно, — сказал Аристотель, — задуй лампу, и ты тоже, Феофраст, нам не нужен лишний свет.
Я повиновался. Комната погрузилась во мрак.
— Отец? — прошептал я.
— Иди, мальчик, дай мне подремать, — невнятно проговорил Аристотель. Именно так, если верить Клеофону, поступил Ортобул.
— Я слышу тебя, — сказал я, — но, честно говоря, почти не вижу. Только темный силуэт и белое пятно вместо лица.
Аристотель сел.
— Ну, это уже что-то, — произнес он, потирая ногу. — Не самая удобная кушетка, но с другой стороны, кости Ортобула были помоложе моих.
Слова Аристотеля повисли в тишине, напомнив нам, что костям Ортобула уже не суждено состариться.
— Тюфяк другой, — сказала девочка.
— Другой? — переспросил я.
— Не такой, как раньше, — объяснила Харита. — У него другая ткань и новая солома.
Привратник отличался острым слухом.
— Что ты там болтаешь, детка? — Он бросился к нам. — Малышка ничего об этом не знает, господа. Она ничего не смыслит в хозяйственных делах. Ортобул лежал на этом тюфяке. Его-то вы и желали видеть, да? Куда ж запропастилась эта кормилица?
В коридоре послышались проворные шаги кормилицы, которая по дороге в комнату отчитывала кого-то из слуг.
— Чем ты только думал, когда выпускал этого драгоценного ягненка во двор? Шерсть у тебя в голове, что ли?
Очевидно, тирада предназначалась для ушей старшего слуги. Все еще продолжая ворчать, в комнату вошла низенькая женщина с морщинистым лицом старухи и проворная, как юная девушка.
— Вот ты где, Харита, сокровище мое! Как это тебе позволили говорить с чужаками, словно мы какие-то нищие! — Кормилица окинула нас враждебным взглядом.
— С девочкой все хорошо, Кирена, — виновато проговорил привратник. — Я глаз с нее не спускал.
— Да, это, конечно, большое утешение. — В голосе Кирены послышалась утонченно-ядовитая насмешка.
— Со мной ничего не случилось, — заявила малышка Харита. — Все хорошо, няня. Но я не могу найти Артимма. Я хотела, чтобы он кое-что для меня смастерил. Я ждала мамочку, а потом пришли эти люди. Они хотят посмотреть, где лежал папа. В ту ночь, когда умер.
— Забивать голову ребенка таким вздором! — негодующе вскричала кормилица. — Кто вы? Чьи наемники? Зачем явились? Ходят тут всякие, мучают госпожу, мучают, — почти простонала она. Харита, казалось, готова была расплакаться.
