Блак. И писал я там: «Приезжай, дорогая». А в конце такую штуку приписал: «Выезжай, а то я тут… женюсь». Она на третий день приверетенила. Я, говорит, в отпуск, а сама улыбается, по палаткам ходит, интересуется:
— А где ты живешь?
— В кабине, — говорю. — Мне самосвал дали.
Присмотрелась моя Клавдия Борисовна, да и прижилась. Ее с детишками в палатку поселили, а сам полгода в кабине жил. Оно и не так жарко и мягче.
Привезли, значит, в наш совхоз несколько мешков денег. Получали помногу, а куда девать — не знаем. Сберкассы не было. Некоторые на водку кинулись. И мне советовали. Бери, говорят, Ипат, а то завтра не будет. Ну и набрался кое-кто.
А потом привезли помидоры. Некуда их прятать. Насыпали красную кучу, подходи — бери, а не хватали. Честный народ собрался.
Я тогда на самосвале грузы возил, а тут подошел директор Балабанов и говорит:
— Ты, Ипатыч, своей головой отвечаешь за сад. Получай водовозку, поливай, и чтобы ни одно дерево не пропало.
Директор тогда в вагончике жил, а мне, значит, про сад говорит. Чтобы, значит, в степи деревья росли.
— Ладно, — говорю. — Буду поливать.
И вот я три года растил сад. Да если бы только сад поливать, а то главное — людей напоить, по всем бригадам воды навозить, запас кой-какой сделать. У нас тогда своей воды не было, а к ближайшему колодцу приходилось ездить за двенадцать километров. И вот как залезешь в кабинку, так и уснешь на сиденье.
Я тогда так делал. Днем намотаюсь по бригадам, вечерком посплю часок-другой, а ночью сад поливаю. Деревьев много понасажали, земля потрескалась от жары и шипела, когда лил воду. И мигом впитывалась. А я уже до того изучил сад, что, бывало, еду и прикидываю, какому дереву больше воды дать, а какое завтра полить лучше. А еще много мороки было с больными деревьями. Засыхали, а жалко. Тогда я книжицу одну полезную достал, вычитал, как лечить, и лечил. Перевязывал, замазывал, удобрял и все воду качал. Вот бы подсчитать тонны, которые я привез на сад! Море.
Один раз поливаю, луна так хорошо светит, и вдруг слышу пташка какая-то питюкнула. Так, знаешь, звонко у нее получилось, радостно… и тут я обрадовался здорово. Разогнул спину, прислушался, а она насвистывает, На другой вечер она опять присоседилась и поет. Ну, думаю, хорошая примета.
А теперь сам видел, какие деревья вымахали. Соловьи поют, влюбленные ходят, детишки играют. Я тоже отдыхаю там, да работа наша шоферская: как застрянешь по нашим дорогам — сутки. У нас же сто километров не в счет.
Я, значит, на самосвале гонял, потом на водовозке, а потом на лесовоз сел. И тоже интересно. Из Адамовки и Шильды столбы возил. Это из них понастроили и мастерские, и склады. А теперь вот лом вожу. Накопилось его за десять лет. Отработали свое первые тракторы и комбайны — на переплавку. И вот получается — машины износились, не выдержали, а мы окрепли. В первые-то годы сбежали некоторые, а мы остались, совхоз строим, сады растим и хлеб.
Моя Клавдия Борисовна попервах тоже ворчала. Особенно зимой. Она сама кочегаром работала, тепло людям давала, а тут у нас с топкой не очень хорошо было. Вот она и переживала. Даже уехать порывалась. А я сказал ей раз и навсегда:
— Здесь наш дом.
Вот и живем так. В саду теперь яблоки есть, сливы, крыжовник, смородина. Дочки туда ходят. А одна тутошняя, целинная. Аннушкой назвали. Целинная Аннушка Заречанская.
…В Светлый отвезли металлолом. На обратном пути Заречанский нагрузил песку. И каждый раз так, не делает порожних рейсов. Всегда у него за спиной груз. Неважно какой — всегда кому-то нужный груз.
Заречанский в шестнадцатом году родился, а в пятьдесят четвертом приехал в степь с комсомольской путевкой. Она хранится в семейном альбоме. Всегда будет храниться эта память целинной эпопеи.
Я распрощался с Ипатычем и его семьей. Поздно вечером ушел.
…А в саду пели девчата и парни. Над Тоболом плыла песня. И мне вспомнилась мудрость, которая говорит, что человек не зря прожил на земле, если сына вырастил, дом построил и дерево посадил.
3. Бьется отцовское сердце
Золотарева тянуло на родину. Он родился в степи. Домой приходил вроде бы веселый, с детишками играл, а замечала Маша — задумывается.
— О чем ты, Алеша?
— О жизни…
Давно спали дети, а он лежал и думал. Маша прижалась к его груди, прислушалась и тихо сказала:
— Сердце как у тебя бьется сильно.
— На родину хочет…
Прощай, Донбасс! Привет тебе, степь-целина!
Дорога терялась в июньских буйных ковылях. Юрка, Колька и Любушка в ковыле играли в кулюшки. Волосы выгорели и ковыль сивый — попробуй, найди. Сам идешь, и то выше колен. А ветер горячий, душистый и вольный.
Здравствуй же, степь-целина!
Уже был один домик. Неоштукатуренный, правда. Предложили — отказался.
— В палатке буду.
Ему обрадовались. Не было таких специалистов. И директор сказал:
— За все животноводство отвечаешь.
Золотарев стал ветфельдшером. С центрального перевели на третье, наладил, теперь управляющий. Один из тридцати четырех первопахарей, которые остались на его отделении.
Тракторы делали первые борозды, шоферы пробивали дороги в ковылях, а он радовался, когда в степь уходили отары овец и коровы. Он не только ветфельдшером был. Он и зоотехник, и пастух, и скотник, и чабан. Вторая целина тоже трудно начиналась. Ему жена помогала. Детишек они деду с бабкой отвезли, в Казахстан. Это за несколько километров от Тобола. У стариков там квартира была, а Золотарев с женой работали.
И все было хорошо, а потом на его долю выпали такие утраты и тяжести, от которых поседела голова, напряженно и вперебой забилось сердце.
Люди на целину приехали жить. Им бы строить и строить, пахать и сеять, а степь поступала безжалостно. Умерла мать Золотарева. Вырос в степи первый могильный холмик. Отец еще работать пытался, да валилось все из рук. Не в силах он был перенести смерть жены своей, доброй Натальи Федоровны. Вырос второй могильный холмик.
И еще одна тяжкая утрата — погибла жена.
Самого Золотарева не было дома, когда случился пожар. Жена успела спасти детей, а сама обгорела. Вырос третий могильный холмик.
Алексей Игнатович сидел за столом. Крепко сжал голову руками. Молчаливые детишки смотрели на отца. Он должен решить, как они станут жить без матери. И он думал. Больно билось сердце.
Золотарев умел работать. На его плечах лежало много. А теперь еще и судьба детей. За ними присматривали соседи, кормили-поили, а сам он работал и все думал:
