высокую зеленую траву к зарослям акации…
AURORA
(рассвет)
Париж тебе отдал себя
Часть неба навсегда
Что беспокоит тебя в конце пути
И помнишь ли ты Испанию
Ты говоришь мне об идее
О патриотизме поколения
Собрание ли это интересов бесполезных людей
Или нечто, что стоит каторги
Мы говорим о свободе
Помнишь ли ты Испанию
О, Павел
Чудовище у ворот
Бранимир-Джонни Штулич
Он открыл глаза.
Почувствовал руку печали на плече.
Маска уверенности соскользнула с его усталого посеревшего лица.
Сухие губы горели, словно забытые в огне пальцы.
Душа, прижатая камнем греха, еще сильнее распухла.
– Ночь длинна, да, мальчик? – сказала госпожа карлица, вытянувшись в кровати, покрытая лиловым плащом, в котором крылись бабочки ревности.
– День еще длиннее после встречи с тобой, госпожа, – ответил Рудольф Бакховен, вставая.
В комнате было темно, и только по звукам – голоса, трепыхание голубиных крыльев, отдаленный звон трамвая – можно было заключить, что ночь миновала. Аврора для Рудольфа Бакховена приходила как лавровый венок победы. Как избавление.
Бакховен включил Божью светлость – лампу, что работает на воде. Бразилец Альфредо Мозер первым воспользовался этим способом освещения комнаты, а затем его усовершенствовали инженеры госпожи.
– Должна сказать тебе, дорогой Рудольф, что никого храбрее и наглее тебя не вступало в эти комнаты, – сказала госпожа, поворачиваясь в кровати. Лиловый плащ соскользнул с постели, словно змеиная шкурка. Маленькое, старое, голое тело, белое, как известь, было отталкивающим и не скрывало в себе никакой привлекательности.
– Гордость – не характеристика высокого происхождения и привилегий, – сказал Рудольф Бакховен, глядя на госпожу карлицу. В черноте постели ее тело казалось еще более студенистым и дряблым.
– Вы льстите мне, милая госпожа. Вы простите мне все, ибо любопытство заставляет вас верить, как уже следующей ночью, или в одну из грядущих ночей, или в одну из тех, что вы увидите во сне, вы снова получите то, что нынче ночью приняли как величайшее откровение. Эта скачка счастья и страдания, которая вас, подобно примитивному механизму, вела поочередно от адского пламени до перистых вершин блаженства – туда и обратно, вводила в оцепенение и с шумом возвращала на землю, среди живых. Нескольких комьев воздуха и лоскута замутившегося сознания достаточно, чтобы желания ожили, чтобы напомнить вам, что вы ненасытно жаждете этого удовольствия, как голодный волк жаждет крови. Ваша кровь, госпожа моя, отравлена этом желанием, а мозгу не удается отбросить отражение удовольствия. Вы сейчас, госпожа, словно участник секты убийц. Они вырастают в изобилии, в искусственном раю фонтанов, в аромате роз и сирени, среди хорошей пищи, красивых женщин и мужчин, и когда их на некоторое время отлучают из этого вымышленного мира, они готовы на все, чтобы вернуться в это сказочное пространство. И вы, дорогая моя госпожа, убивали бы, запирали в тюрьмы, обманывали, сжигали на площадях противников и ученых, начали бы беспричинную войну – лишь бы еще раз познать мою сладость, лишь бы вас еще раз пронзило горячее копье, раня сердце сладострастием, – говорил Рудольф Бакховен, подбирая с серебряного блюда последние крупные ягоды сладкого черного винограда, финики и кусочки засахаренной груши.
– Ты лишь один из многих, – продолжала дразнить его госпожа карлица. Ее власть была основана на неповоротливости и слабом характере ее мужа, близорукого человека с кривыми ногами, бессильного в любви. Его привела к власти воля народа. Люди, которые верили, что происхождение из бедняков и рассказы о равноправии и общественной справедливости означают доброту и честность того, кто о них говорит.
Голосуя за будущего суверена, оставляя свой листок с сообщением о доверии в утробе деревянного или прозрачного ящика, поставленного на стол в грязном холодном зале или учебном классе, народ, по существу, подписывает общественный договор и тем самым переносит на правителя свои естественные права. И Томас Гоббс, и все, или почти все таким образом избранные властители великодушно полученные от граждан права считают невозвратными, что недвусмысленно лишает смысла оказание доверения.
Римский Сенат во времена кризиса назначал – bonus pater familias – диктатора с неограниченными полномочиями, который представлял единственную власть, пока не успокоится ситуация в государстве, – так, с небольшой долей послевыборной процентной комбинаторики, к власти пришел Адольф Гитлер. Подобным образом и заика Николае сделался обожаемым kondukatoru, а его жена, госпожа карлица, – демонической царицей в демократической республике.
Рудольф Бакховен вошел в город, в ее покои и ее жизнь с сертификатом chirurgo tonsores – его умение сыграло решающую роль в спасении госпожи от несносной зубной боли, которую Бакховен излечил так, что в отверстие на коронке засунул пальцем раскрошенный плод гвоздики. С тех пор он сделался ее врачом и любовником. Он не вмешивался в политику уродливого царства, хотя многое об ней знал и еще больше читал.
Бакховен не питал иллюзий о том, что жизнь людей можно переменить влиянием политики.
Народная воля – красивый термин и явно положительная политическая идея, однако народ есть масса без идентичности. Может быть, воодушевленная неким жестом или приведенная в активное состояние определенной потребностью народная масса обладает энергией стаи, силой бескрайнего океана и ужасающей красотой урагана, однако она не имеет гражданского эго и сложного психологического состава индивидуума. В таких случаях побеждает стадный инстинкт. Индивидуум пропадает в топи депрессии после видимости совместного триумфа.
Человек любит, чтобы его вели. Человека не воодушевляет интеллектуальный активизм. Человек ищет пищи для дракона развлечения в своем сердце. Человек одинаково сильно обожает и ненавидит. Человек не готов принять долю вины. Человеку недостает характера предпринять что-либо самому. Человек одинок и труслив. Человек, имеющий семью, не рискует. Человек не отрекается от комфорта…
Люди выбирают своих властителей для того, чтобы потом их оскорблять, отрицать их качества… Их сменяют до истечения законного срока, выбрасывают на улицу, убивают на площадях. Затем выбирают других, веря, что те будут лучше, честнее, праведнее, но вскоре выясняется, что новые власть предержащие такие же или даже хуже, чем их давно забытые предшественники.
Это как нелепая игра, на которую неохотно соглашаешься и от которой не получаешь удовольствия.
Первые вкладывают непоколебимую веру и щедрое доверие. Вторые на стол выкладывают свидетельство почтения и нераскрытый мешок обещаний.
Первые вкладывают листок сапоможертвования – вторые оставляют за собой право считать первых расходным капиталом.
Побеждает один из нескольких вторых, пятых, десятых, и он, триумфатор, обретший славу, делается самым важным – от его воли и мнения зависит все. И жизнь, и смерть.
Так было
