тебя — тоже. На стене.
Она держала в руках бутыль и с любопытством рассматривала меня.
— Дай-ка, — сказал я.
Штепка подала мне бутыль.
Бутыль была полна.
— Ты нездешний?
Я покачал головой. Я был нездешний, и все это сразу отмечали.
— Как ты догадалась?
— Говоришь по-другому.
— Я работаю здесь уже целый год.
Штепку это ничуть не заинтересовало.
— И скоро уезжаю.
Мы перескочили через канаву и выбрались на шоссе. На дороге Штепка прижалась ко мне.
— Тебе понравилось у нас?
Я легонько обнял ее за плечи.
— Здесь легче дышится, не то, что в Праге.
— И за целый год ты ни в кого не влюбился?
Я отрицательно покачал головой.
— Ни разу?
— Ни разу, — повторил я за ней и почувствовал, что выгляжу глупо.
Вопрос Штепки удивил меня. О таких вещах я тогда вообще не думал. В деревне я только опомнился от того, что родители разошлись. Любви я здесь не искал. После того, что случилось дома, у меня пропал интерес к таким вещам. Я пренебрежительно посмотрел на Штепку.
— Влюбиться? Этого только еще не хватало. За что мне такое наказание?
Мы дошли до того места, где пересекались три дороги. Одна вела вверх к Келчанам, другая сворачивала к сараям и виноградникам, по третьей шли мы.
Я остановился в нерешительности.
— А теперь куда?
Мы свернули на дорогу, ведущую к сараям. Из-под наших ног поднималась пыль. Лето было жаркое и сухое. Кроссовки Зденека, в которых шлепала Штепка, вызывали во мне легкую ревность; некоторое время я думал об этом.
— Работу я здесь нашел, а счастье — нет.
Я глубоко вздохнул. Бутыль с вином показалась мне тяжелой.
— Собственно, зачем мы идем туда?
Штепка тряхнула головой и рассмеялась.
— За вином.
Но она имела в виду другое. Мы шли не за вином. Вино — это был только предлог.
Я встряхнул бутыль.
— Так отпей, — предложила мне Штепка, — чтобы стало полегче.
— Что стало полегче?
— Да вино.
И опять она имела в виду совсем другое.
Я послушался. Вино нас сблизит, по крайней мере. Вынув пробку, я поднес бутыль ко рту. Впервые я пил здешнее вино. Оно пришлось мне по вкусу. Вино, не выпитое Зденеком, Штепка предложила мне. От этого оно нравилось мне еще больше. Штепка с интересом наблюдала за мной. Запрокинув голову, я пил вино.
— Ты мне нравишься, — сказала Штепка, когда я оторвался от бутылки.
— Что ты во мне нашла? — буркнул я, но мне стало приятно. Таких слов мне еще никто не говорил. Ни здесь, ни в Праге.
Мы шли к сараям вдоль посадок подсолнечника. Подсолнухи спали. Музыки с сахарного завода почти не было слышно.
— Ты красивый, — шепнула Штепка. — И от вина губы у тебя красные.
— Это ты красивая, — горячо возразил я и выпил еще для храбрости. Мы стояли друг против друга на мостике, на полдороге между деревней и сараями.
— Уж больно ты осторожничаешь, — заметила Штепка.
Так оно и было. Штепка раскусила меня, но я все же попытался защититься.
— С чего это ты взяла? Я выпил уже целую бутыль, а идем мы всего ничего.
Дело было совсем не в этом. Штепка понизила голос.
— Идем всего ничего, и вино ты уже выпил…
Я поставил бутыль на землю, и мы поцеловались. Если бы не вино, которое бурлило во мне, я бы в жизни на это так быстро не решился.
Я оторвал от себя Штепку.
— Во мне сидит черт, — сказала она.
— Это я уже видел.
Тень Зденека была тут, с нами. Штепка смотрела на меня и учащенно дышала.
О Зденеке думал только я. Штепка о нем уже забыла.
— Во мне сидит черт, — повторила она.
— Только этого мне не хватает.
Во мне кипело вино. Я весь горел. И снова склонился к Штепке.
— Черт есть в каждом. И в тебе тоже, — прошептала она и привлекла меня к себе. Я чувствовал тепло ее рук. — Просто ты забыл об этом.
Я кивнул в сторону пруда.
— Ты вернешься туда снова?
Штепка положила мне руки на плечи.
— Не упрекай себя ни в чем.
— А ты вернешься туда?
— Это зависит от тебя.
— Ты туда не вернешься, — произнес я твердо, потому что мне хотелось, чтобы она выбросила из головы Зденека и осталась со мной.
Я нагнулся и взял бутыль.
Когда мы дошли до сарая, Штепка отперла дверь и зажгла свечку. На белых стенах заколебалась ее тень. На бумажной скатерти с выцветшим рисунком выделялись красные пятна от пролитого вина. Здесь часто пили. В глубине сарая виднелся пресс для винограда. Штепка достала стеклянную трубку, которой набирают вино из бочки, и скрылась внизу в погребе. Она налила вино в стаканы и в графин. Потом поднесла трубку к губам и допила то, что там осталось.
Мы чокнулись.
Я смотрел на тень Штепки, колыхавшуюся на стене, и пил вино. Мне было хорошо.
Я посмотрел сквозь вино на пламя свечки.
— Чье это вино?
— Дедушкино.
Штепка налила мне еще.
— Теперь оно твое, — угощала она.
Я выпил.
— А теперь какие у меня губы?
Штепка пристально посмотрела на мой рот.
— Красные.
Я пил больше, чем она.
— Ты меня не перепьешь, — сказал я, потому что уже захмелел. От счастья. От того, что Штепка рядом. От вина.
— Здесь холодно, — сказала Штепка.
Это была неправда. Мы оба пылали. От вина и от нашей близости.
Мы вышли из сарая и легли в траву. Асфальт шоссе отсвечивал на повороте. Только на сахарном заводе, где все еще продолжались танцы, до поздней ночи горел свет. Зденек спал в домике на пляже у пруда и ждал, когда Штепка принесет ему вина. Вместо Зденека вино пил я. Я быстро привык к Штепке. И радовался этому. Я вышиб Зденека из седла. Его больше не было рядом со Штепкой. Теперь она со мной, больше я не чувствовал себя виноватым. Келчаны спали.
— Дедушка тоже потушил свет, — сказала Штепка и показала пальцем, где их дом. Я посмотрел в сторону Келчан.
— Дедушка меня лучше понимает, чем домашние. Там меня держат, как в тюрьме.
— Это меня совсем не удивляет, — рассмеялся я.
— В каникулы я от них отдыхаю. Все время провожу здесь. И вообще всегда убегаю в деревню. От Кийова это ведь совсем недалеко.
Я задумался.
— У меня дома тоже не сахар. Родители развелись. Поэтому я туда и не рвусь. Потому и прожил здесь целый год.
— А чего они разошлись?
— Не понимали друг друга, — нехотя отозвался я, больше мне не хотелось о них говорить. — Не знаю, зачем
