этой уверенности не разделял.
Сельскую местность хорошо любить наездами. Выйти, например, из джипа в поле. Глотнуть целебного воздуха, приправленного коровьими специями. Повстречав застенчивую церковь на холме, жадно щёлкать «Kэноном». Чтобы фоном непременно — одуванчики, трепетная синь, контрастный лес вдали. Забрести в едва живую кособокую деревню. Художественно фоткать избы, похожие на лица старух. А вечером под коньячок сладко отдаться неизбывной русской тоске. Курить у печки, жалеть, что не родился в позапрошлом веке. Думать: Эх!.. Стояла деревня и сто лет, и больше. Люди жили, работали, верили во что-то, а теперь…
И наутро с облегчением убраться восвояси. В городскую жизнь с её фальшивыми улыбками и пустословием. Где интернет, писательский халат и мягкое сиденье унитаза. Но уже планировать следующий выезд, очередную подзарядку батарей в какой-нибудь идиллии семнадцатого века.
А остаться в этой идиллии на год-другой слабо? Не слышу. А-а… Вот так-то.
Почта и хлеб — раз в неделю, и это удача. Большую часть года наши хлебные припасы лежат замороженными в сенях. В сельпо натоптано и душно, пахнет мокрыми собаками. Ассортимент: галоши с интимным нутром, тусклые консервы, макароны, слегка похожие на брёвна. Подозрительные соки в трёхлитровых банках. Банки в хозяйстве нужны. Томат-паста и дрожжи уносятся, как мухи на ветру. Паста идёт на бражку вместо сахара. И дешевле.
Ночью приспичило — есть ведро. По большому тяжелее: надеваешь штаны, телогрейку, валенки, берёшь фонарик и — махом по сугробам. Внутри надо действовать очень быстро. А если быстро не выходит, что тогда? Как ни странно, эта жизненно важная тема не получила развития в мировой литературе. Вот читаешь, например, Джека Лондона. Герои мчатся на собаках по арктической пустыне. Тысяча миль в один конец, плевок замерзает на лету. Масса подробностей быта за исключением одной: как на жестоком морозе решалась проблема запора.
В печке трещина сверху до низу. Школьный истопник Петрович, угрюмый алкоголик, замазал её чем-то. «Но, — предупредил, — топите аккуратно, может взорваться». Это как, интересно, «аккуратно», если за окном минус тридцать?
Бани своей нет. По субботам ходим мыться к директору школы. Не за спасибо — мы ему картошку выкопали осенью. После бани нас зовут к чаю. Дом — новый, просторный, один из лучших в селе. Уютный кухонный гарнитур, бормочет цветной телевизор. Гордость директора — тёплый клозет, хитрая система обогрева, подачи и смыва воды. Жаль, по большому сходить не удалось. Получасовое ощущение нормальной городской квартиры. С тоской возвращаемся в нашу избу.
Весной баня кончилась. Отмечали юбилей пожилой учительницы. Рубик закосел и вышел на крыльцо отлить. Вдруг появляется жена директора Елена Ивановна.
— Рубен Генрихович, что это вы здесь делаете?!
— Будто сами не видите.
Мой друг невозмутимо застегнулся и говорит:
— Хотите, исчезнем по-тихому? А потом незаметно вернёмся.
После этого директор осатанел. На работе цеплялся по делу и без. И никакой бани, конечно. Мылись в тазу, поливали один другого из чайника. С мая ходили на речку. Осклизлый берег, ледяная вода по щиколотку, коряжистое дно травмирует ступни. Лёг, встал, намылился. Снова лёг.
Дыры в реальности к тому времени опасно увеличились. Космическая пустота бессмысленно таращилась из них. Бытие расползалось, как изношенная кофта. По выходным наша изба погружалась в раздражённое молчание. Рубик тренькал на гитаре, ладно, хоть не пел. Его гнусавый тенор осточертел мне до изжоги. Я перечитал все детективы, имевшиеся в библиотеке. Потом взял увесистый том Блока, думая освоить его за неделю. Но тормозил на каждой строфе. Всматривался в буквы, твердил, как маньяк: «И голос был сладок, и луч был тонок, и только высоко, у Царских врат причастный Тайнам, — плакал ребёнок о том, что никто не придёт назад. О том, что никто. Не придёт назад. О том. Что никто. Не придёт. Назад».
Мы почти не разговаривали, всё было сказано. Только цапались из-за всякой мелочи, будто грызуны в клетке. Кому идти за водой, мыть посуду, готовить еду. В итоге решили: делает тот, кому первому надо. Первым всегда оказывался я.
Рубика бесили мои отлучки в Альметьевск и письма из двух городов. Меня — его лень и косяки, точнее, их последствия. Однажды Рубик, накатив для мужества, двинулся на танцы в клуб. Вернулся с очень нетрезвой дамой шалавного типа. Звали её Людмила — домохозяйка, без комплексов, живёт с матерью и сыном. Отец ребёнка, как говорится, пожелал остаться неизвестным.
— О-o, класс, — зевнула Людмила, — я отдохну у вас немного, мальчики. А после можно и романсы, ой…
Гостью качнуло. Путаясь в ногах, она выкарабкалась из сапог. Затем рухнула на мою койку и отключилась, как тумблером щёлкнули.
— Хочешь, трахнем её вместе? — предложил коллега. — Только я первый.
— Ты что, — говорю, — дебил? Это же статья.
— Твоё дело.
Рубик присел к Людмиле, начал расстёгивать пуговки. Я, захватив сигареты, вышел на крыльцо.
С минуту в избе было тихо. Потом донеслась возня, голоса. Что-то упало. Выбежала Людмила, разгневанная и почти трезвая.
— Сука! — кричала она, застёгиваясь. — Изнасиловать хотел, козлина, тварь! Я что, за этим сюда шла?!
«Нет, — подумал я, — ты шла смотреть нашу коллекцию Ван Гога».
— У меня парень есть, — не унималась гостья, стоя у калитки, — всё ему расскажу! Он вас обоих, козлов, порежет!
Слова «вас обоих» мне крайне не понравились. Появился Рубик с озадаченным лицом.
— Ты слышал, что она кричала? — спросил я.
— Слышал. Фуфло это всё.
Оказалось — не фуфло. Через полчаса к нам заглянул десятиклассник Лёха. Он жил поблизости, забегал иной раз на стаканчик. Пару раз одалживал нам самогонный аппарат. Осенью добыл бензопилу, помог наколоть дрова.
— Это у вас сейчас Людка орала?
Такова деревенская осведомлённость. Лёха подтвердил, да, есть один кент в соседней деревне, Федя Шилин. Недавно откинулся. Встречался с Людмилой ещё до зоны. Погоняло, естественно, Шило. И сидел, как нарочно, за драку с поножовщиной. Настроение ухнуло в подпол.
Ещё через день Лёха сообщил, что Шило якобы узнал про инцидент и грозился навестить учителей. Рубик спал с топором под кроватью. Я удовлетворился молотком. Лёха, дай бог ему здоровья, сидел у нас допоздна каждый вечер.
— Вдруг не один заявится, — пояснил он, — втроём ловчее
