социальной крутизны. Теперь это бизнес, а если литература, то исключительно коммерческая. И то с натяжкой. Как развлечение умов. А не управление ими. Серьезных писателей почти никто не знает. Вот Димон и превратился в писательницу пошлых женских эротических романов…
– Все так вульгарно у него… И эта Люся дубль-два, я уверена, столь же примитивна, как Люся дубль-один, считавшая, что матерная лексика украшает девушку, одетую во все блестящее и розовое…
– Но все-таки Люся была не так испорчена. В ней корысть победило живое, природное, женское.
– А эта?
– Ну, если судить по моим снам…
– Ты же всегда видишь вещие! – Юлька снова закурила. – Считываешь через сны информацию о будущем.
– Знаешь, – сказала я, разлив кофе по чашкам, – хватит о Димоне. Он меня утомил.
– И меня, – быстро согласилась она, поправляя рыжую челку (Юлька только позавчера сменила цвет волос, что Юрий одобрил), – твой Димон и мне надоел. Давай лучше поговорим обо мне!
– Давай. – Я улыбнулась.
– Закажи себе сон про меня и Юрия. Что нас с ним ждет?
– Поженитесь, – вдруг произнесла я – и удивилась: я ни разу не думала о такой возможности.
– Это ты говоришь? – шепотом спросила Юлька, которая по моей просьбе прочитала письмо деда Арсения и прониклась верой в магию нашего рода. – Или твоя покойная бабушка через тебя мне предсказывает?
– Понятия не имею.
Я засмеялась. Таким забавным мне показалось лицо Юльки, смотрящей на меня, как живущий в мифологическом мире язычник смотрит на всесильного шамана.
– Какая разница? Главное, что вам вместе будет хорошо.
– Точно – твоя бабушка. – Юлькины зрачки покрылись мечтательной дымкой. – Она ведь умела!
* * *
В деревню мы с Юлькой решили поехать не одни; Юрий согласился нас довезти на своей машине, но с одним условием: мы должны выехать ночью, ему рано утром по делам нужно было быть в Рязани. Что делать? Согласились.
– А переночуете вы где, – все-таки поинтересовался он, – мужа, понял я, там нет, вы с ключами?
– Нет, все ключи у Димона.
– А кто вам откроет?
– Там работник. И мы переночуем в гостевом доме.
– Большой?
– Нет. Десять комнат всего лишь, но все с удобствами. И внизу даже бар небольшой и магазинчик.
– Так что и позавтракать сумеете, – сказал Юрий.
Мы уже выехали на МКАД.
– Завтрак у нас с собой: четыре магазинных пирожка.
И мы все трое почему-то рассмеялись.
– Какой русский не любит быстрой езды? – чуть позже произнес Юрий, подмигнув мне в зеркало: я села на заднее сиденье, Юлька – впереди рядом с ним.
– Люблю, – сказала я.
– А я просто обожаю, – сказала Юлька. – Чем выше скорость, тем мне радостнее: душа словно вырывается за пределы тела и ликует на просторе. Такое чувство я испытывала только в самой ранней юности, когда начала танцевать на сцене!
– Ну тогда погнали. Сейчас половина второго, к трем будем там, а я поеду дальше.
Шоссе было совсем черным, веселая перекличка огоньков, которую я так люблю, уже закончилась: люди спали, погасив в своих домах свет. После холодов наступили теплые дни, и даже ночью не подмораживало, потому машина неслась сто двадцать без всякого риска заскользить и закружиться на льду. Однажды так случилось со мной: машину закрутило волчком, и мы – я, моя приятельница и ее муж – не были уверены, что все кончится благополучно. Предшествовал этой витально опасной карусели наш спор. Яростно спорил со мной муж приятельницы, журналист. Мы говорили о Пикассо. Он отрицал его, называл бездарным. Я – гением. Он кричал, что тот уродовал людей. Я доказывала, что в Пикассо просто не видят сатирика, Рабле от живописи. Он называл единственной стоящей картиной Пикассо портрет его жены Ольги Хохловой – я, наоборот, утверждала, что это единственная по-настоящему бездарная работа гения, написанная в угоду обывательскому вкусу модели… Когда водителю, усталому, грузному и пожилому, все-таки удалось остановить машину, муж приятельницы произнес мрачно:
– С тобой, значит, спорить мне нельзя. Опасно. Впрочем, – он похлопал себя зачем-то по колену, – пока не напишу роман о своей жизни, я не умру. Я должен в него вложить все: предков, убеждения, каждый шаг своей жизни – одним словом, все, что есть я! Вот поставлю последнюю точку…
– Он мечтает написать великий роман, – подала реплику его хорошенькая жена, оглянувшись.
Она села намеренно на переднее сиденье, чтобы мы с ее мужем оказались рядом. Намеренность ее выбора я почувствовала сразу: то ли чувства ее к нему уже к тому времени угасали и она использовала как самостимулятор – ревность, то ли они настолько угасли, что ей хотелось от мужа избавиться самым благородным для себя способом – чтобы его увела другая, и она рассчитывала, что, оказавшись рядом с ее мужем, я увлекусь им. Вскоре они развелись, она стала делать успешную карьеру, купила дом в одном из самых престижных подмосковных поселков, приобрела благодаря следующему мужу квартиру в центре, а бывший ее муж, продав городскую родительскую квартиру, уехал жить в деревню и там, нищенствуя, стал писать тот роман, о котором говорил на обледеневшем шоссе пятнадцать лет назад. Умер он рано утром на пороге своего деревенского дома – выпив крепко водки по поводу последней точки романа. После его смерти началась борьба жен и дочерей за права на текст. Но это уже, как говорится, другая история…
– Однажды я ехала на такси поздно вечером, – прервала мои размышления Юлька, – страху натерпелась – жуть. Засиделась у подруги на даче, а ночевать почему-то решила не оставаться, немного поддала винишка, вот и рванула: мы вышли на шоссе и поймали машину, с шашечками такси, все путем, подруга мне помахала рукой, и мы поехали; смотрю, а таксист нерусский, с Кавказа, а это было как раз, когда в метро взрывали и каждый кавказец вызывал рефлекторный страх, он и говорил-то по-русски с трудом. И вот так, с трудом, вдруг предлагает: поехали ко мне домой, тут недалеко, я снимаю дом, а живу один – то есть так связно он, конечно, мысли свои не излагал, а все еле-еле выражал, но я поняла. И как вдруг остановит машину!
– Юля, – сказал Юрий, глянув на нее, – не думал я, что ты такая безбашенная!
– Это один раз со мной случилось, – тоненьким голоском провинившейся девочки сказала Юля, – один-единственный.
– То есть больше с представителями дружественного Кавказа у тебя секса не было?
– И тогда не было. – Голосок Юльки стал обиженным (а я тихо засмеялась). – Когда он остановил машину, я жутко перепугалась, аж ноги онемели, думаю, ну все, и никто не узнает, Сулико, где могилка твоя. И вот он положил руки на руль и смотрит на меня так страшно, ой, даже вспоминаю – мурашки по коже бегут. И тут вдруг моя подруга, от которой я уехала, мне звонит по мобильному – это было начало двухтысячных, но у нас уже были телефоны, к счастью! И я ей говорю, а все нормально, зачем ты позвонила в милицию? (Тогда ведь еще у нас не полиция была, помните?) Подруга сразу смекнула, что со мной что-то не так, и громко как закричит в мобильник: «Да, я позвонила в милицию, потому что ты должна была уже быть дома, а ты еще в дороге!» В общем, на слово «милиция» он отреагировал – и я с вами!
– Спасибо твоей подруге. – По голосу Юрия я догадалась, что он улыбается. – Познакомь!
– Она несколько лет назад уехала в Испанию.
– Какая жалость! – Юрий захохотал.
* * *
Фары пробивали нам дорогу в темноте, раздвигая мрак, который
