собирался… Но ей нужно работать. И я надеялся, что ты мне поможешь.
Покупка дивана. Что ж, не лучший вариант весело провести время на День святого Валентина, но приятная замена размокшему сэндвичу с куриным салатом, который ждет меня в комнате для кофе-брейков.
Я только открываю рот, как вдруг вмешивается Уилл:
– Вообще-то, Саванна, – он с нажимом и целиком произносит мое имя, – мне нужно съездить в суд и нотариально заверить кое-какие бумаги. Я надеялся, что ты поедешь со мной. Ты ведь теперь официальный представитель народа в «Пеннингтоне».
Его щеки слегка приподнимаются в улыбке, и Феррис неуверенно переводит взгляд с меня на Уилла.
– Ах, официальный? – переспрашиваю я. – Я не знала, что это одобрили.
Я поворачиваюсь к Феррису, запоздало осознавая, что покинула свой пост перед цветами, и надеваю пальто.
– Прости, Феррис, – говорю я, хотя мне совсем не жаль. – Могу съездить с тобой в другой раз. И ты ведь знаешь Оливию. Просто выбери самый функциональный и самый серый диван – и дело в шляпе.
– Да. Конечно. – Феррис убирает руки в карманы и выглядит таким удивленным и, если честно, отвергнутым, что на секунду я задумываюсь, а не поменять ли мне свой план. Но поехать на машине с Уиллом… Обсудить с ним варианты того, как помочь компании… Это слишком хорошая возможность, чтобы от нее отказаться. Не говоря уже о том, что я могу узнать о нем что-нибудь интересное. В офисе он до сих пор остается загадкой. Он внезапно появился в нашей жизни. И так же тихо и неожиданно уезжает в таинственные командировки. Никогда ничего не рассказывает о своей личной жизни. Кто знает, что я выясню во время совместной поездки на машине?
И кое-что я узнаю́ уже спустя пять минут.
Что у него такая машина.
Я никогда специально не задумывалась, на чем он ездит, но уж точно не ожидала, что окажусь перед таким автомобилем.
Уилл открывает передо мной дверь старого красного «шевроле». Она непокорно скрипит.
– Спасибо, – говорю я, опешив не только от формальности его манер, но и от самого внедорожника. Он выглядит так, будто сделан в восьмидесятые. В правом переднем углу капота внушительная вмятина. А по бежевой обивке салона, кажется, двадцать тысяч раз кто-то ходил ногами. Но, несмотря на степень износа, внутри царит идеальная чистота: нигде не видно ни крошки, ни бумажки. Немного пахнет кедром и машинным маслом. Тут уютно, как в лесной хижине на Аляске.
Уилл закрывает за собой дверь и включает зажигание.
– Должна сказать, – произношу я под звук ожившего мотора, – я не ожидала, что ты водишь такую машину.
– Ты думала, что я скорее по «лексусам», да? – без удивления спрашивает он.
– Ну да. В конце концов, взгляни на себя. Ты же не одеваешься как дровосек.
– Моя работа не позволяет мне так одеваться. – Он улыбается, выезжает на шоссе и, помолчав, добавляет: – Это был внедорожник моего отца.
В его словах есть что-то странное. «Был». Когда-то.
– Я получил его в наследство в прошлом году, – продолжает он.
А-а. Вот в чем дело.
– Мне очень жаль, – говорю я искренне.
– Спасибо. – Уилл кивает, не отводя взгляда от дороги.
Мне мало что известно о личной жизни миз Пеннингтон, кроме того, что двадцать лет назад она развелась с мужем и с тех пор живет одна. Прежде я ничего не слышала о мужчине, за которым она была замужем, знала лишь, что за всю жизнь у нее был всего один муж и один сын – какая-то большая шишка по имени Уильям, который работал в издательской сфере в большом городе.
– Он любил эту машину. И всегда был практичным человеком. Мне бы хотелось думать, что я продолжу этому у него учиться.
Я смотрю на приборную панель. Тахометр слева скрыт за полароидным снимком, которому на вид лет тридцать. На плохо проявленной фотографии изображен младенец, сидящий на высоком деревянном детском стульчике перед небольшим круглым тортом. Его руки и щеки покрыты глазурью, а большие голубые глаза смотрят в камеру. На торте нарисована голубая единица. Рядом стоит мужчина, который улыбается во весь рот и обнимает мальчика одной рукой, и женщина, судя по пронзительным голубым глазам, несомненно, молодая миз Пеннингтон.
– Он очень отличался от… твоей мамы? – Мне неловко спрашивать у босса про его личную жизнь, особенно в таком внедорожнике. Возможно, если бы мы ехали в каком-нибудь элегантном и безликом БМВ, все было бы по-другому. Но, сидя на потертой ткани в окружении запахов кедра и ностальгии, я не могу сдержаться. Импульс спросить о чем-то личном неизбежен, как если бы я зашла к нему в спальню.
– Во многом да. Но в чем-то – не особо. Мама… старомодная. Она держится за прошлое так, будто это ее обязанность, вне зависимости от ситуации. Папа был таким же. У него в амбаре было больше антикварных фермерских инструментов, чем могло пригодиться – и ему, и теперь мне.
– А где они сейчас?
– В данный момент? Все еще на ферме. Как и все остальное барахло, доставшееся мне по наследству. – Уилл слегка улыбается. – У меня есть четыре кофейника, в которых я могу сделать себе утренний кофе в дорогу на работу. Ведь каждому человеку необходимо именно столько кофейников.
Я ненадолго замолкаю.
– Так ты переехал в его дом? Полный его вещей?
– Пока да.
Я смотрю в окно, удивившись его ответу. Ни за что в жизни я бы не подумала, что Уилл Пеннингтон из тех мужчин, которые переезжают из гламурного Нью-Йорка в фермерский дом в сельской местности. Более того, не раз, гуляя по центру, я смотрела на высотки с огромными окнами, кирпичными стенами и сверкающими люстрами и думала, не там ли он живет. Не знаю почему. Я просто предположила.
– Позволь уточнить, – говорю я. – Значит, ты живешь не в апартаментах в центре.
В его веселом взгляде возникает удивление, но он качает головой.
– У тебя в лобби нет официанта, который готов отвезти твою одежду в химчистку.
Уилл слегка улыбается и снова качает головой.
– Это называется «консьерж». И – нет.
– Почему я думала, что у тебя он есть? – спрашиваю я вслух, если честно, немного озадаченно.
– Потому что, судя по всему, ты считаешь меня заносчивым, – отвечает он и, подавляя смешок, поворачивает.
– Нет, это потому, что ты приехал из Нью-Йорка, – убежденно возражаю я. – Мне кажется, что все, кто работает в нью-йоркских издательствах, должны быть максимально гламурными людьми. И каждый вечер есть суши.
– Ну, мы правда любим суши, – соглашается он.
– Ходить в новейший элитный джазовый клуб и пить «Маргариты» по пятнадцать долларов.
– Вообще-то «Оксфордские запятые»[33], – поправляет меня Уилл. – И они обходятся скорее в двадцать три с чаевыми.
– Вот видишь? Гламур.
Какое-то время мы молча стоим на светофоре, пока на лобовое стекло падает снег.
– Вообще-то мне здесь нравится. Я люблю Нью-Йорк, но мое сердце всегда было здесь. И я был нужен маме.
Я вскидываю бровь.
– Маме? Но… разве они…
Кажется, он ожидал этого вопроса.
– Они уже давно разошлись, но… не до конца.
Я удивленно поднимаю брови еще выше.
– Хочешь сказать, они… что? Жили в разных домах, но продолжали быть вместе?
Уилл пожимает плечами.
– Думаю, они так друг друга и не отпустили.
Я откидываюсь на сиденье и задумываюсь. В теории эти люди были такими разными – у него куча кофейников, а она любит старые книги и, как диктатор, требует повиновения, – но так и не смогли окончательно распрощаться друг с другом. Убрать имя супруга из счета за электричество. Вычеркнуть из адресной книги. И внезапно по вечерам один из них оказывался у дома другого.
По-своему мило. Мило и грустно.
Уилл делает еще один поворот.
– Она этого не показывает, но ей тяжело пережить смерть папы.
Я мягко улыбаюсь. Так он приехал еще и за тем, чтобы поддерживать мать. Быть с ней, пока она проживает горе.
– Я рада, что ты можешь быть рядом с ней.
– Я тоже.
Зажигается зеленый, и машины начинают движение. Уилл жмет на газ, и мы пыхтим дальше.
– Итак, – говорю я, скорее чтобы нарушить неловкую тишину, чем из интереса к этой теме. – Кажется, ты хотел обсудить идеи насчет компании.
– Могу я узнать, зачем сегодня приходил Феррис?
Феррис? Что?
На мгновение я
