свернуться калачиком, закрыв руками голову, и молча выжидать. Кожаная куртка и грамотные блоки смягчили удары, пострадало только самолюбие. Сумку похитили, само собой, жалко было только еду да свежий комплект постельного белья. Придя чуть в себя, и промыв глаза, он прошёлся по знакомому району, и таки нашёл запачканную, распотрошённую, но почти целую сумку. С друзьями они прочесали район, но хулиганы, само собой, после «акции» затаились.
А вот через неделю, в эту опасную ситуацию, попал уже Мокшан, и гораздо серьезней. Он шёл слегка подшофе и с девушкой, его стали задирать издалека. Непонятно, кстати, зачем – ребята были налегке, без какой либо поклажи. Видимо, почувствовали вкус крови и безнаказанности. Когда в них сзади кинули пивной бутылкой, добродушный великан Саша, разумеется, не выдержал, и развернулся навстречу хищной стае. Струя газа прилетела сбоку, ошеломлённый согнувшийся студент тут же получил ногой в голову. Он закрыться толком то ли не успел, то ли уже не смог, нападавшие накинулись на него, как шакалы. Как он сам потом выразился – «Вёлся прицельный огонь в голову, но никак не могли меня вырубить, так что били жестоко, пробивая руки». Истошно кричащая девушка догадалась, наконец, рвануть в их комнату за подмогой. А там как раз были гости, сидело человек пять парней, мирно и со вкусом попивавших холодную водочку. Вылетевшая из дверей общежития на помощь «группа экстренного реагирования», никого из нападавших не застала, только отдельные тени шарахнулись в дальние дворы. Сашу они так и не сумели вырубить, но лицо выглядело ужасно, синяки, ссадины, рассеченная голова, весь в крови, даже врачи «Скорой помощи» ужаснулись, повезли его в Центральную больницу имени Семашко. Ребята отправились ему вслед, на троллейбусе, и забрали его оттуда с перевязанной головой и сотрясением мозга, и увезли лечиться остатками водки. Через пару дней в комнату зашёл со скучающим видом участковый района, так, поговорить – заявление он принимать не хотел, и вообще делал удивлённый вид: «Что? Банда?! На моём районе?! Да ни в коем случае, не было сигналов! Что вы такое говорите, третий уже случай? Нет-нет, у меня тихий район, но я пройдусь по нему вечерком». Студенты не стали настаивать, о чём с ним говорить, но весь следующий месяц по трое патрулировали район, взвинченные и готовые на решительные действия. Видимо, участковый сказал таки главарю правильные слова – больше шантрапа не появлялась, хотя все жаждали с ними встречи. Саша быстро отошёл, даже шутил над собой, синяки сошли, но остался шрам на голове, ради которого он стал носить другую причёску. Этот случай из всех ребят сделал ещё и «братьев по оружию», единство их комнаты было всем известно.
Комнату они оставляли родной общаге настолько фешенебельной, что были идеи продать её долларов эдак за 200 новым абитуриентам при выписке. Голуб даже вел переговоры с кем-то из знакомых – те собирались «поступать» своего сыночка, он бы переехал в другую – уже подобрал! – но дальше разговоров дело не пошло. Но комната не пропала – худой Саша учился годом младше, и он остался жить там со своей подругой Маринкой, в почти семейном уюте, о чём – спустя годы – от души благодарил. В итоге, сумбурный дипломный июнь закончился так внезапно, так резко, что они не то что посидеть не сумели напоследок, а даже и не попрощались толком. График экзаменов у них троих вообще никак не совпадал. Саша Голуб поблагодарил их за годы вместе простой прощальной запиской, пожелав «Дай вам Бог в жизни, парни!», с Мокшановым в одном городе они имели больший шанс встретиться, но за месяц до отъезда так и не встретился – закрутила пучина неоконченных дел и незакруглённых отношений. Зато был пополнен багаж знаний и получена профессия…
Учёба.
… В институте с первых дней пришлось расставаться со многими «розовыми очками», настолько отличалась реальность тех дней, от каких-либо здравых ожиданий о минимальном комфорте бытия и качестве обучения. Точнее, само обучение было первоклассным, наверное, для кого-то, но какое-то странное по составу в первые годы для начинающих экономистов. Огромный упор шёл на тяжёлую и опасную дисциплину, незабываемой «вышки», высшей математики во всех её коварных проявлениях. Вёл её два года обучения профессор Гольдберг, «Золотая гора» в прямом переводе, так и называемый студентами, за глаза, с почтением и опаской. Он запросто мог рубануть на экзамене от трёх до пяти раз, обладая очень быстрым умом и речью, сразу понимал глубину знаний студентом любимого предмета, пару резких вопросов – и можно было идти долой, либо соглашаться на позорный «тройбан», в лучшем варианте.
Особенно незабываемо было преподавание им в потоковой аудитории для всех пяти больших групп, которое он вёл в манере, большей похожей на шоу или стэнд-ап. Обращаясь виртуозно с длинным столбиком мела, он исписывал тройную доску мелкими цепочками формул, иногда через слово комментируя и громко вскрикивая связки «…отсюда абсолютно очевидно вытекает что эта производная равна…» и сам важный отрывок фразы пропуская, видимо, уплывая внутрь этой формулы, прерывая речевой поток, зато резко чёркая мелом стрелку «отсюда равно», и перепрыгивал как тигр к соседней, девственно чистой пока доске, ускоряясь вдвое, выводил абсолютно очевидный (только ему одному, конечно) искомый ответ. Пружинисто развернувшись, он впивал внимательный взгляд темных глаз, быстро сканируя аудиторию и лица студентов. – Понятно всем?
Аудитория дружно и честно отвечала: «Нет. А можно повторить, мы запишем?»
На это профессор искренне недоумённо всплёскивал руками с возгласом: «Ну как это -непонятно! Это же очевидно! Ну, я не знаю…» – и, глубоко обидевшись, переставал говорить с аудиторией, иногда, положив мел, просто уходил восвояси до конца пары. Говорили, заедал стресс в столовой, пирожки и вишнёвый компот.
Аудитория же оставалась на месте, которая лихорадочно всё переписывая с доски, просто отчаявшись это понять. Просто записать, попробовать проанализировать подробно попозже дома, вооружившись учебником. Юра разговаривал со старшекурсниками экономфака, мелиораторами, ребятами с промышленно-гражданского строительства, даже с архитектуры. Все знали Гольдберга, он вёл у всех, и все, даже завзятые отличники его опасались, и подтверждали, что его лекции абсолютно непонятны неподготовленному человеку. Со временем, ребята наловчились к его манере подачи материала, и научились немного разбирать цепочки заключений, и быстро записывать эти формулы. А время у них было, два года их тока и пичкали этой вышкой, как будущих светил математики. Тихие вопросы от студенчества, адресованные деканату, остались непонятыми, вышка прдолжалась по-прежнему, напрягая каждую сессию подвигом по её сдаче. Странно, кому пришла вообще в голову мысль, что
