дом словно подался к ним, настороженный и полный опаски.
Первый ход сделал Он. Он прищурился, Его губы растянулись в злобном оскале, плечи напряглись. Он резко опустил голову, пока она не оказалась всего в нескольких дюймах от лица мамы.
– Ты хочешь, чтобы я задал им трепку? – прошипел Он. – Не заставляй меня делать больно твоим цветочкам. – Он произнес это слово глумливым тоном, превратив это ласкательное имя, которым мама называла своих детей, во что-то гадкое. – Ты же знаешь, что бывает, когда ты мне перечишь, так что потом тебе надо будет винить только себя.
Мама рассудила неправильно. Она опустила руку и глаза и сжалась.
Она проиграла.
Монти вдруг заревел, как будто невыносимое напряжение, витающее в саду, причиняло ему физическую боль.
Он сделал паузу, глядя на сына, затем грубо оттолкнул маму.
– Джордж! – крикнула она, спеша за ним. – Никто ничего у тебя не брал. Все они находились здесь, со мной, все утро.
Бри вскочила на ноги. Что выбрать – борьбу или бегство? Ей хотелось бороться, но она посмотрела на своих младших сестер и решила бежать. С тоской взглянула на дуб, растущий во дворе – это было ее безопасное место, к тому же у этого дуба было то преимущество, что Он всякий раз бесился, потому что не мог ее достать, когда она оказывалась на самых верхних ветках.
Она взглянула на маму и увидела, как та едва заметно кивнула. Между Бри и мамой существовало что-то вроде негласной договоренности о том, что когда Он зайдет настолько далеко, что мама уже не может ничего сделать, то сама она позаботится о Монти и Мэдди, а Бри возьмет на себя заботу о старших девочках.
Бри схватила Инжирку за руку, рывком подняла ее с земли и бросилась бежать.
Пробегая мимо Агнес, она прошептала:
– Беги! Возьми Ви и Рози и бегите в лес! – Хотя ей куда больше хотелось дать сестре затрещину за ее очередное предательство.
Агнес открыла рот, чтобы возразить, затем кивнула. И, схватив Виолу и Рози, которые были готовы вот-вот расплакаться, побежала в противоположном направлении, в сторону церкви.
Бри оглянулась через плечо, и сердце у нее сжалось при виде мамы, стоящей перед Ним – такой маленькой, такой слабой перед силой Его гнева, полной страха и пытающейся задобрить Его, одновременно дергая головой, чтобы дать понять старшим детям, что им надо бежать.
– На этот раз я убью тебя, Бри! – взревел Он, когда Бри и Инжирка промчались мимо кладбища и побежали вверх по склону в сторону леса Лоунхау. – Ей-богу, я вас всех убью!
Глава 11
Устало бредя по дороге, Фрэнсин видела огни Туэйт-мэнор, мерцающие между ветвями деревьев леса Лоунхау, словно светлячки. В саду она остановилась и посмотрела на старое здание, не желая входить внутрь. Казалось, свес его крыши уныло обвис, казалось, что он невыносимо тосковал, когда Фрэнсин здесь не было, и теперь укоряет ее за то, что она вернулась так поздно.
Фрэнсин вошла в дом и сердито нахмурилась, услышав хриплый смех сестры, доносящийся из столовой. Может, незаметно подняться на второй этаж и продолжить чтение «Хроник»? Теперь, разумеется, уже не затем, чтобы выяснить, кто такая Бри, а потому, что она всегда читала ей вслух. Она наконец добралась до интересного раздела, где говорилось о гонениях, которые обрушила на католиков королева Елизавета и от которых пострадала семья Туэйт, и наверняка Бри слушала бы этот рассказ с интересом, поскольку в нем было более чем достаточно насилия и крови.
Смирившись с неизбежным, она повернула было в сторону столовой, но вместо нее оказалась перед дверью главной гостиной, хотя не помнила, как прошла эти несколько шагов.
У нее перехватило дыхание. Все внимание дома было сосредоточено именно на этой точке, и только на ней. Тихий голос в ее голове произнес:
– Уходи отсюда! Уходи, пока не узнала то, что уничтожит тебя.
– Вот ты где! – воскликнула Мэдлин, выглянув из столовой.
Вздрогнув, Фрэнсин отдернула руку от ручки двери, сделав это почти виновато. Ее все так же переполнял стесняющий грудь страх, огромный, необъяснимый.
– Ты что-то припозднилась. – Мэдлин решительно взяла ее под руку и потянула в столовую.
Фрэнсин изумленно заморгала. Столовая преобразилась – теперь здесь горели свечи, везде стояли вазы с красными и белыми розами – Фрэнсин знала, что они взяты не из ее сада, поскольку она не выращивала их, – и в воздухе витал их одуряющий аромат. Вряд ли Мэдлин помнит, что означают красные и белые розы; они символизируют соответственно вечную любовь и молодую любовь, – а вместе олицетворяют гармонию и единение. Фрэнсин никогда не чувствовала единения с сестрой.
Когда она вошла, Констейбл и Киф встали; они явно почистили перышки, Констейбл даже облачился в костюм, и она удивилась тому, каким привлекательным он теперь кажется.
– Что тут происходит? – шепотом спросила Фрэнсин сестру, не отрывая глаз Констейбла, который улыбался ей.
– Я же говорила тебе утром, – раздраженно ответила Мэдлин.
– Говорила мне что?
– Что я пригласила Тодда и Кифа на ужин, чтобы поблагодарить их за то, что они починили наши окна.
– Ничего такого ты мне не говорила!
Мэдлин пожала плечами.
– Ну, если и не говорила, то думала сказать, а это тоже считается.
Фрэнсин досчитала до пяти, желая дать сестре затрещину. Ей не хотелось ужинать с кем-то, тем более с постояльцами. Она хотела одного – покоя, хотела вернуть себе свою прежнюю спокойную, размеренную жизнь.
Мэдлин подвела ее к столу.
– Это я приготовила ужин, – с гордостью объявила она. – Я ведь была замужем за шеф-поваром, если ты помнишь.
– Не помню, – кисло сказала Фрэнсин, вынужденная сесть напротив Констейбла.
– И он научил меня готовить некоторые простые блюда, – жизнерадостно продолжила Мэдлин. – Так что сегодня вечером мы начнем ужин со спаржи, запеченной со сливками и сыром.
Фрэнсис повернулась на стуле.
– Спаржа с моего огорода? – спросила она.
– А где еще я могла бы взять спаржу в это время года? – отпарировала Мэдлин и вышла из комнаты, идя походкой от бедра.
– Как вы? – спросил Констейбл, когда Мэдлин удалилась. – Когда вы вошли, вы были белы, как простыня.
– Со мной все в порядке. – Фрэнсин уставилась на скатерть, гадая, где Мэдлин откопала ее. Она не видела эту скатерть с тех пор, как умерла мать. Тогда она убрала ее подальше и забыла куда. Украдкой взглянула на Констейбла. Он смотрел на нее с задумчивым выражением лица.
– Какой же мощной была эта ночная буря, – сказал Киф, когда молчание затянулось так, что даже он почувствовал,
