так скреплю, и тут завязочки…
Кожевник объяснял, что за диковинку мастерит из кожи, Йага хлопала ресницами и расспрашивала дальше. Когда Рад примерил очелье к челу лесовки, Рьян хлопнул по столу ладонью.
– Пойду проверю, не потекла ли крыша в сарае, – виновато кашлянул он.
Следом понадобилось убедиться, что все куры спрятались в хлеву, потом показалось, что кто-то колотит в ворота. И всякий раз, возвращаясь, проклятый видел, как его ведьма щебечет с Радом, а тот крутит усы и как бы нехотя отвечает. Да что она прилипла к нему, ровно медом намазано!
Йага хвалила работы кожевника:
– И наверняка ведь хоть раз, а каждый черноборец у тебя отоварился!
– Ну, каждый не каждый, а через одного точно, – степенно отвечал Рад.
– Да уж, тут, небось, всех не упомнишь…
– Отчего же? Я на память не жалуюсь!
– А вот у меня знакомец водился… Давно, я еще ребенком, – ведьма запнулась, – была. Ребенком тогда была малым. Огоньком звали. Не слыхал?
Рад наморщил лоб. В бровях у него, конечно, уже посверкивала пара седых волосков, но до мудрого деда было далеко. Он усмехнулся:
– Дитенком? Я тогда и сам по двору в рубашонке бегал, не так уж я стар! Хотя погоди-ка… Огонька не знаю, но был у брата приятель… Рыжий, как этот твой, – он кивнул на Рьяна, и тот закаменел. – Рыжих-то у нас особо не водится, так что приметный был парень. Вот только не порадую тебя: помер он. Давно уже. Говорят, в один год с дочкой своей. А звали его… – Рад долго молчал, подтягивая узелки на очелье. И наконец вспомнил: – Ольгир. Ольгиром звали. Жил недалече от жрецова дома. Помнится, еще вырезал кораблик да на конек приставил. Придумал тоже! Кораблик… В наших краях и рек-то больших нет…
Йага шевельнула губами, пробуя имя на вкус, и вдруг бросилась Раду на шею и крепко-крепко по целовала. А Рьяну в этот миг будто бы грудь когтями вспороли. Он вышел в сени, забыв костыль и не ощущая боли в калечной ноге. Там и сел. Вроде и не ждал нарочно, а просидел долго, покуда лесовка не обеспокоилась и не вышла. А может, за чем другим вышла, не за ним вовсе. Но получилось, будто бы он ее в сенях подкараулил.
В темноте девка сначала перепугалась, когда кто-то зажал ее в углу меж сундуком и дверью, но потом поняла, что не кто-то, а Рьян, и визжать раздумала. Вот колдовка! Хоть бы для виду шарахнулась!
Рьян легонько стиснул ее бедро и процедил:
– Ты что же это, ведьма, нарочно меня дразнишь?
Она растерялась:
– Дразню?
– Щебечешь там с Радом, за руку его держишь. Уже забыла, как я тебя целовал?
А та возьми и с вызовом ответь:
– А ты не следи, кого и почему я держу за руку. Как-нибудь сама разберусь.
Пальцы скользнули под поневу, спеша добраться до обнаженной кожи.
– Не играй со мной. Проиграешь.
– А ты мне указывать не моги.
– Не боишься?
В сенях не было видно, как северянин ухмыльнулся. Ухмыльнулся недобро, но вместе с тем будто бы хотел, чтобы Йага сильнее его разозлила.
– Тебе меня бояться надо. Ой!
Все же она не удержалась от вскрика, когда Рьян подхватил ее под ягодицы и усадил на сундук. Опрокинул на спину и навис сверху.
– Запросишь ведь пощады, – предупредил он, а сам мысленно молился, чтобы игра продолжилась.
Йага его не разочаровала:
– Вот еще! – И изогнулась, будто нарочно задевая в нем животное существо.
Рьян зарычал и придавил поганую ведьму всем телом. А хотелось еще теснее! Еще и еще, слиться с нею в жаркой пляске, сойти с ума, испить до дна колдовской пламень! Чтобы только его знала! Чтобы только ему принадлежала каждым вздохом, каждым стоном!
Он нашел губы, жадно впился, глотая слабый всхлип, как измученный полуденным солнцем глотает воду. Руки беспорядочно шарили по бедрам в поисках чего-то настолько желанного, что ему и названия нет. Поползла вниз рубашка, открывая налитую девичью грудь, и губы почти сразу очертили ее силуэт. А ведьма извивалась под ним, и от каждого движения тело Рьяна содрогалось, готовое взорваться.
– Не могу! Не могу больше! – болезненно простонал он ей в живот. – Хватит меня мучить!
Йага тяжело дышала, от кожи исходил почти осязаемый жар. Ее тоже трясло, но ведьма нашла в себе силы коварно протянуть:
– Значит, все-таки проиграл ты.
Она прильнула к его шее, языком собрала капельки пота. И вышла на крыльцо – остыть. А Рьян сполз на пол, откинул назад голову и тихонько засмеялся. Девка ровно язык пламени! Вот уже решил, что укротил его, а он – раз! – и ужалит! И проклятый готов был проигрывать этой чертовке хоть до скончания веков.
А вот Рада не мешало бы охолонить. А то разомлел от внимания лесной красавицы. Ишь! Однако стоило войти в кухню, решимость растаяла. Рад все так же сидел у окна и увлеченно работал. Он добродушно улыбался в пышные усы и что-то ласково бормотал тесемке в руках. И надо было лишь раз взглянуть на него в этот миг, чтобы понять, что никакая девка, даже самая пригожая, не станет для него милее любимого дела.
Рьян кашлянул:
– Слушай, ты это…
Да что он делает?! У них, на Севере, за одну мысль обидеть хозяина, который принял к себе жить чужака, язык бы вырвали! Проклятый приподнял больную ногу, как побитая собака, и начал иначе:
– Ты не обижайся, но мы, наверное, на постоялый двор завтра пойдем. Деньги я какие-никакие скопил, можно…
– Что так? – перебил его Рад. – Дом большой, места хватает. Втроем веселее. Али я тебя обидел чем?
«Да это я тебя чуть не обидел, дурья твоя башка!» – хотел вскричать Рьян.
Но вслух сказал:
– Йага, считай, жена мне. Негоже…
– А ее-то ты спросил? Она у тебя девка с норовом.
– Без тебя разберемся! – огрызнулся Рьян и снова прикусил язык.
Но Рад, хоть мог бы и обидеться, цепко взглянул на него и хмыкнул в усы. Поднял брошенный северянином костыль, поднес. Рьян нехотя взял – всяко удобнее, чем по стеночке ходить. Но Рад и своей руки не отнял, и вышло будто бы рукопожатие через преграду теплого дерева. А что как не дерево издревле следило за правдой? Все народы, давая клятву, касались божьей длани в доме, входной двери, а если дело предстояло серьезное, то отправлялись в лес или рощу. Не зря любящие друг другу в верности клялись под раскидистыми кронами!
Рад вторую руку положил проклятому на загривок и коснулся своим лбом его.
– Ой, дурак!
