нет! – быстро перебила его м-с Торнтон. – Наше маленькое дело никакого отношения к этому не имеет.
– Отлично, – сказал Майкл.
– Мы сами за себя думаем, – гордо заявил м-р. Торнтон.
– Тем лучше! Вероятно, м-р Бюфорд скоро придет. Если вам надоест созерцать достопримечательности этой конторы, вы можете выйти в вестибюль. Он указал на дверь в глубине комнаты. – Там вы найдете чучела птиц и карту Панамской республики.
3
Самуэль Харлей почуял, какую выгоду можно извлечь из Торнтонов, и тотчас же после их приезда стал мечтать об интервью.
Для журналиста желтой прессы интервью с родителями звезды экрана имеет большее значение, чем беседа с британским послом. Харлей мыслил образами: жизнь представлялась ему серией картин, иллюстрирующих «Воскресное обозрение», конгломератом чудовищных приключений и заговоров. Люди, о которых он и его помощники писали на страницах воскресного журнала при газете «Обозрение» – эти люди совершали подвиги отчаянные, нелепые, великолепные или знаменательные. Они начинали с малого: карабкались по социальной лестнице в погоню за успехом; падали к ногам красавиц – «Воскресное Обозрение» рассматривало любовь, как своего рода эпилептический припадок; загребали золото руками, похожими на когтистые лапы, ставили все на карту: в этих людях была какая-то роковая притягательная сила, дезорганизующая мир: деньги они разбрасывали, как бросает человек горсть риса воробьям; их могущество заставляло королей трепетать на тронах; она попадали в тюрьму и выходили от туда, покрытые шрамами; теряли все и бродили в лохмотьях; опускались на самое дно и как дикие звери, кидались на корку хлеба. М-р Харлей ни разу не видел, чтобы кто-нибудь кидался на корку хлеба, но предполагал, что это сплошь и рядом случается.
Теперь, когда родители мисс Фанни Торнтон, были, так сказать, у него под рукой, Харлей уже видел на страницах «Воскресного Обозрения» чудесную повесть о детстве мисс Торнтон. Иллюстрированную, конечно! Скромное жилище, в котором она впервые увидела свет… Харлей не сомневался, что жилище было скромное… Школьные годы…. ослепительная красота ребенка…врожденные способности к мимике… Быть может, ему удастся получить одну из ее детских карточек… какую-нибудь старую выцветшую фотографию…
М-р и м-с Торнтон заявили, что им уже приходилось беседовать с интервьюерами. Они пригласили Харлея в свою комнату.
В назначенный час он явился и увидел, что муж и жена, разодетые в лучшее свое платье, сидят рядом на софе. Казалось, ждали они не репортера, а фотографа.
Около м-с Торнтон лежала целая кипа фотографических карточек ее дочери. На них она при каждом удобном случае обращала внимание Харлея. Супруги выглядели живописно, но воспоминания их были туманны и спутаны. Дымная завеса окутывала их прошлое, стирая имена и даты. Чтобы прочистить их головы, следовало вооружиться тряпкой и щеткой.
– Итак, вы говорите, что мисс Торнтон родилась в Цинциннати? – повторил Харлей, делая заметку в записной книжке.
Во время интервью Харлей всегда делал заметки, дабы собеседник не уклонялся от темы.
– Совершенно верно, – подтвердил отец, в старом Цинци… Вероятно, вы бывали в Цинциннати? Быть может, вы помните заведение Траута Мак-Лафлина на Вайн-стрит? Впрочем, вы тогда были слишком молоды… Траут был близким моим другом… Его бар назывался «Старое убежище», это обычное название салунов в Цинциннати. Несколько ступенек вели вниз…-М-р Торнтон наклонился и указал на пол. – И даже в самые жаркие дни там, внизу, было прохладно… А пиво и соленые крендельки…
– М-р Торнтон! – воскликнула его жена. – М-р Харлей не интересуются салунами. Он нас интервьюирует…
– Траута уже нет в живых… славный был старик, – продолжал м-р Торнтон, повышая голос. – Черт возьми!.. Похоже на то, что поумирали чуть ли не все, кого я любил. Траут спит непробудным сном, а пиво и крендельки…
– Взгляните, м-р Харлей, – резко перебила м-с Торнтон. – На этой карточке Фанни снята в своем стеклянном платье. Я вам дам карточку. Она еще не появлялась ни в одном журнале. Да, сэр… платье сделано из стекла… каждая нитка стеклянная.
Харлей взял снимок и поправил пенсне.
– Очень любопытно, отозвался он. – Вы говорите, что это не материя? Быть может, стеклянные нити нашиты на материю?
– Нет, – возразила м-с Торнтон. – Это ткань стеклянная. Стеклянное платье! Вы можете его осторожно сгибать и складывать, как будто оно матерчатое. Стекольный завод преподнес его Фанни. Они думали, что оно послужит им рекламой. Я забыла название этого завода. Позвольте… Как назывался стекольный завод? – обратилась она к мужу.
– Ей-богу, не помню, ответил тот. – Какая-то стекольная компания… Да, так начиналось: «Стекольная Компания…» а конец я забыл. Они сказали, что платье стоит пять тысяч долларов..
– Очень возможно, заметил редактор.
– Сколько бы оно ни стоило, но они преподнесли его Фанни, продолжала м-с Торнтон. – В этом платье Фанни хотела сниматься в новом фильме, где она играет испанскую королеву, но платье не подошло… отражает свет.
– Понимаю, – сказал Харлей. – Вы долго жили в Цинциннати?
М-р Торнтон покачал головой.
– Нет, мы никогда там не жили.
– А вот снимок ног Фанни, – вмешалась м-с Торнтон. – Эти чулки сделаны по особому заказу. Обратите внимание: монограмма Ф.Т. как бы вплетена в черное кружево.
– Очень красиво, – отозвался редактор «Воскресного Обозрения»; он имел в виду не чулки, а ноги.
– Как вы думаете, сколько тратит Фанни ежегодно на чулки? – задала вопрос м-с Торнтон. Харлей ответил, что он понятия не имеет. Он предполагал, что в год она изнашивает пятьдесят пар; пара стоит, скажем, пять долларов; следовательно, двести пятьдесят долларов в год. Но он не посмел высказать свою догадку, боясь уронить себя в глазах родителей мисс Торнтон. Кто знает, может быть, оценка его недостаточно высока.
– Ну так я вам скажу, продолжала м-с Торнтон, – Эти чулки стоят двенадцать долларов, а одну и ту же пару Фанни надевала только два раза… Теперь, когда она вышла за князя, ей придется менять монограмму. Вместо своих инициалов она хочет поместить его герб или как это называется у князей?
– Корона, – подсказал Харлей.
– Да, корону… Она хочет, чтобы у нее на чулках была корона. Вы сами можете вычислить, во сколько ей обходятся чулки. Двенадцать долларов пара, два раза надеть и выбросить….
– Шесть долларов в день, – сказал Харлей. – Но, быть может, в течение дня она их меняет?.. – Нет, оставим шесть долларов в день. Сколько получается? – спросила м-с Торнтон, указывая ему на записную книжку и карандаш.
– Около двух тысяч в год – объявил редактор.
– Совершенно верно-подтвердил отец Фанни и с торжествующей улыбкой окинул комнату. – А что вы скажете о князе? – осведомился Харлей, держа наготове карандаш. – Его носки сделаны по особому заказу и украшены монограммой?
– О его носках я ничего не знаю, – отрезал м-р Торнтон
M-с Торнтон была осведомлена лучше.
– Да, носки его сделаны по особому заказу, – сказала она. – Носки из тончайшего шелка. И, кажется, украшены короной,
– Так. Значит мисс Торнтон родилась в Цинциннати. Чем вы тогда занимались, м-р Торнтон? М-р Торнтон замялся
– Трудно сказать, объявил он наконец. Брался то за одно дело, то за другое. Много лет мы работали на сцене. Быть может, вы слыхали о Торнтоне и Боулсе, «крылатых плясунах»? Это были мы – я и моя миссис… И уж можете мне поверить, плясали мы на славу. Однажды нам здорово повезло…
– М-р Харлей нисколько этим не интересуется, перебила м-с Торнтон. – Он собирается писать не о нас, а о Фанни. М-р Харлей, вот еще несколько карточек моей дочери. Шляпы самые модные. Знаете, сколько у нее уходит в год на шляпы?.. Пят-на-дцать тысяч дол-ларов… да, сэр!
– Очень красивые шляпы, – заметил Харлей, рассматривая снимки и размышляя о том, как могла эта супружеская пара произвести на свет такое прекрасное создание, как Фанни Торнтон.
– Должно быть, она их выписывает из Парижа?
– О, да! – ответила м-с Торнтон. – Прямо из Парижа.
– Больше всего меня интересует детство мисс
