некоторые из них стали прекрасными мастерами своего дела. Я бы сам с удовольствием провел бы для вас экскурсию по Усть — Рудице, но мне стало тяжеловато ходить, поэтому я прикажу сделать это моему мастеру Игнатию Петрову, он у нас один из лучших.
Скоро пришел Игнат, молодой еще парень, одетый в рабочую робу. Я поинтересовалась, где и как живет Игнат. Оказалось, что он проживал в деревне Шишкино. В одной из четырех деревень, приписанных к мызе Усть — Рудица вместе со своими неженатыми братьями и незамужними сестрами, а всего в деревне насчитывалось около ста человек. Игнат рассказал, что он участвовал в строительстве фабрики разноцветных стекол в Усть — Рудице с самого ее начала, когда ему едва исполнилось семнадцать лет.
Усть — Рудица расположена приблизительно в двадцати километрах от Ораниенбаума и Ломоносов на первых порах приходил из города пешком.
— А как ты относишься к своему барину, — спросила я.
— Я не раздумывая готов за него жизнь отдать, — последовал решительный ответ.
Игнат провел меня по всей Усть — Рудице, с любовью рассказывая про каждое здание. Только на фабрику мы заходить не стали, потому, что работы сейчас не велись. Это был очень продвинутый для своего времени комплекс, оборудованный всем необходимым для производства работ. Начиная с кирпичного заводика, чтобы не нужно было возить материал для строительства зданий издалека и кончая плотиной на одной из протекающих неподалеку речек, обеспечивающих производство большим количеством проточной воды.
Заводские строения с плавильными печами, плотиной, мельницей и рабочим поселком расположились на левом берегу запруды, а усадьба на правом. Ее центром стал одноэтажный дом с мезонином. По сторонам, ближе к реке, располагались два флигеля, образуя главный фасад усадьбы. В левом флигеле была оборудована лаборатория, в правом — мастерская. За строениями тянулись фруктовые сады и огороды, распланированные симметрично по отношению к подъездной аллее. Их окружали пашни. Ломоносов превосходно учел возможности естественного рельефа и использовал их для создания чудесных прогулочных аллей. Берега мыса были высокими и образовывали естественный вал, защищавший усадьбу от северных ветров. Природа была лишь упорядочена. Дорожки, повторяющие извилистые линии берегов, были обсажены липами.
Возвратившись к Ломоносову в кабинет, я застала его в глубокой задумчивости. Стараясь отвлечь его от грустных мыслей, в которые он был погружен, я спросила:
— Михаил Василевич, расскажите, пожалуйста, как Вам удалось открыть атмосферу на Венере. Я сама немного работала в обсерватории через двести с лишним лет после Вас. И видела Венеру в 70-е годы XX века в сравнительно небольшой телескоп с линзой около одного метра. Она выглядела небольшим кружком на фоне восходящего Солнца. Как же Вы, имея гораздо меньший телескоп, сумели совершить такое открытие?
— Вы знаете, Екатерина Ивановна, я совсем не считаю себя великим астрономом, подобно Кеплеру либо Галлею. Пару лет назад я участвовал в организованной европейскими учеными методике определения солнечного параллакса (расстояния до Cолнца).
26 мая 1761 г я, так же, как и многие в России и за рубежом, наблюдал прохождение Венеры по диску Солнца. Но на явление, которое я назвал «пупырь», обратил внимание только я. Оно продлилось не более секунды. Мне оставалось только сделать вывод.
— И сформулировать открытие, которое астрономы всего мира называют: «Явление Ломоносова», — продолжила я его мысль.
— Неужели так и называют? — удивился он.
— Представьте себе. И это явление с удивительной точность повторилось 6 июня 2012 года.
Тут я обратила внимание, что книга — мой подарок — лежит открытая на 27 странице, где приведены слова из письма Тауберта от 8 апреля 1765 года: «На другой день после его (Ломоносова) смерти граф Орлов велел приложить печати к его кабинету. Без сомнения, в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки».
— Вы огорчены тем, что узнали дату своей смерти? — спросила я.
— Да нет, — бросил он с некоторой досадой, — я хорошо понимаю, что конец мой не далек, но меня покоробил тот факт, как они обошлись с моими документами. Ведь это просто низость — так поступить со многими работами, которые я создавал на благо России.
— Но, впрочем, — добавил он после паузы, — все-таки кое-что после меня и сохранилось. Не так ли?
— Конечно, Михаил Васильевич! — заверила я с энтузиазмом, — Вы для нас поистине звезда первой величины. Недаром наш первейший поэт, Александр Сергеевич Пушкин, который был горячим поклонником Вашего гения написал: «он сам был нашим первым университетом».
— Это который Пушкин? — поинтересовался Ломоносов, — я знаком с его предками?
— Ну, с одним его прадедом Вы точно знакомы: Ганнибал — «арап Петра Великого», как называл его Пушкин.
Наступила пора прощаться.
— Я проведу Вас, Екатерина Ивановна, — сказал Ломоносов.
— Не беспокойтесь, Михаил Васильевич, мне совсем недалеко идти, — стала отнекиваться я, — спасибо большое.
— Нет, уж, позвольте.
Ломоносов шел с явным усилием, опираясь на тяжелую клюку.
Мы шли вдоль липовой аллеи, одетой в золотой осенний наряд. Я не выдержала и принялась декламировать:
«Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса -
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы».
— Как хорошо сказано: «очей очарованье», — задумчиво произнес Ломоносов, — это, наверное, тоже Пушкин. В наше время так писать еще не умели.
— Но ведь если бы не было Вас, дорогой Михаил Васильевич, а потом Державина, то не было бы и самого Пушкина. Кстати, Гавриил Державин уже служит рядовым гвардейцем в Преображенском полку, но писать стихи он начнет еще не скоро. А Пушкин родится только в конце века. Я, знаете, о чем подумала: каждый новый поэт, прежде, чем достичь новых высот, опирается на то основание, которое создали его предшественники. А все вместе вы создаете недосягаемую русскую культуру.
— Как хорошо, что Вы завернули ко мне на мызу, Екатерина Ивановна, — прочувствованно произнес Ломоносов, — да, я узнал предел своих дней, но еще я понял, что труды мои не пройдут все даром. Кое-что да останется, и это чувство согреет мне остаток моих дней.
— Далеко ли нам еще идти? — спросил он, когда мы вошли в березовую рощицу.
— Да нет, мы уже почти пришли, Михаил Васильевич, — ответила я, — Вы только отвернитесь на пару минут и не смотрите в мою сторону, а потом спокойно идите домой. И передайте мой привет Елизавете Андреевне. Я рада была с ней познакомиться.
— Мишенька, ты уже проводил свою гостью? — встретила его с
