Появлению того или иного самозванца всегда предшествовала некая легенда, а его выход на сцену сопровождался слухами. В центре этих легенд находился некий лжецарь, захвативший трон и сместивший настоящего государя, или сам царь (иногда его сын или брат), исчезнувший при таинственных обстоятельствах (причем этот уход мог быть как насильственным, так и естественным – народу то и другое казалось подозрительным) или вынужденный отречься от престола. Подобные легенды всякий раз обставлялись рассказами о желании царя дать волю крепостным крестьянам (чему якобы противились дворяне), наделить их землей, покончить с религиозной нетерпимостью в отношении староверов, расширить права казаков и не нарушать их свобод. Слухи, явление по большей части обстоятельственное, возникали и затухали в связи с определенными событиями; они представляли собой форму, в которую облекается содержание легенд, но при этом служили средством распространения и других тем. Среди последних фигурировал образ доброго царя, который привечает крестьянские депутации, явившиеся к нему для представления своих жалоб, в то время как заключение этих посланцев народа в тюрьму приписывалось козням окружавших государя дворян, как и подавление царскими войсками бунтующих деревень; войсками якобы командовали не царские генералы, но наемники, находившиеся на жалованье у помещиков…
Подобные слухи встречались во всех регионах практически в неизменном виде, что позволяет нам рассматривать крестьянство как единое целое; однако слухами было охвачено все население империи. Исследователь вынужден с немалым удивлением констатировать равную зависимость от подобных слухов неграмотного мужика в глухой сибирской деревне, его собрата в европейской части России, московского горожанина и самодержавного царя, обитающего в своем дворце в Санкт-Петербурге. Слухи такого рода отнюдь не были новы: в свое время молва утверждала, что первая жена Василия III Соломония Сабурова, будучи заточена в монастырь, родила там сына. Что касается прилагательного «народный», которое часто приставляют к слову «слух», то его употребление не всегда оправдано. Так, слух о подложности патриарха Филарета, отца первого Романова, – он-де иностранец, поставленный литовцами на место истинного патриарха, томящегося в неволе за границей, – исходил от придворных кругов, недовольных политикой Михаила Романова. Что же касается слуха о подложности Алексея Михайловича, которого якобы еще в малолетстве подменили другим ребенком, то он был распространен отнюдь не только в среде простолюдинов.
БЕСЧИСЛЕННЫЕ СЫНОВЬЯ ПЕТРА ВЕЛИКОГОРеформаторские усилия Петра во всех областях, враждебность к староверам, ухудшение условий жизни крестьян, наконец, сама продолжительность его правления не дают слухам о подмене императора оформиться в ожидание возвращения «истинного Петра». Народ отказывает Петру даже в чести иметь двойников: за всю историю было засвидетельствовано, кажется, всего два лже-Петра: «капитан Петр Алексеевич» и «Первый император».
Но неужели Петр и вправду умер, не оставив наследника? Народ переключился в своих ожиданиях на царевича Алексея. Оппозиция петровской политике, мученическая смерть в застенке сделали из него идеальный символ новой волны самозванчества. Уже во время стрелецкого бунта 1697 года семилетнего Алексея прочили в цари. С тех пор и до гибели его имя связывали с любой попыткой противодействия политике Петра. После смерти Алексея молва разнесла весть о том, что он-де жив, здоров и скрывается за границей или уже вернулся в Россию. В 1718 году, еще до смерти Алексея, когда стало известно о его разногласиях с отцом, объявился самозванец Андрей Крекшин, выдававший себя за царевича. Начиная с 1717 года почвой для возникновения слухов и самозванческих настроений служили реальные события. Сын Петра I действительно бежал за границу, переодевшись в офицера и называясь разными вымышленными именами. Он просил убежища в Вене у австрийского императора, но, поверив ложным обещаниям отца простить его, решил вернуться в Россию. Это бегство, очевидно, многих навело на мысль выдать себя за опального царевича, а впоследствии внушало соответствующим притязаниям бóльшую достоверность. В 1723 году был пойман и объявлен сумасшедшим Алексей Радионов, называвший себя царевичем Алексеем. В следующем году в Астрахани солдат Евстифий Артемьев признался исповеднику, что он якобы настоящий Алексей Петрович. Несколько бóльших успехов удалось добиться другому «Алексею», солдату Александру Семикову из города Почеп на Украине. В 1731 году ремесленник Андрей Холшевников объявил себя царевичем Алексеем и обзавелся несколькими последователями из числа староверов и крепостных крестьян князя Черкасского. Вскоре его примеру последовал крестьянин Андрей Обудин. Иван Миницкий после нескольких видений, пригрезившихся ему во сне, заключил, что он и есть настоящий царевич Алексей, и, вербуя сторонников среди солдат полка, расквартированного на Украине, привлек к себе нескольких рядовых, сотника, атамана и священника. Восстание удалось предотвратить лишь в последний момент.
Нашествие лже-Алексеев не исключало выхода на сцену самозванцев и под другим именем. В 1723 году послушник Гротского монастыря в Пскове Михаил Алексеев выдал себя за брата Петра I. Труженик, чей случай мы рассмотрели в предыдущей главе, имел в соседней деревне сообщника, казака по имени Ларион Стародубцев, который провозгласил себя Петром Петровичем, братом Алексея-Труженика. Прежде чем его схватили (1732), он успел объединить вокруг себя десятка три последователей. В тот период термин «самозванец» использовался и по отношению к движениям национальных меньшинств: например, применительно к лидеру башкирского восстания 1707–1708 годов. Самозванчество распространилось за пределы чисто «русской» части империи.
НЕСЧАСТНЫЕ ЦАРЕВИЧИ:
ПЕТР II И ИВАН VIВремя шло, цари на русском престоле сменяли друг друга, поток самозванцев не иссякал, но теперь принято было называться другими именами: Петром II и Иваном VI Антоновичем. Первый, сын царевича Алексея, покинул бренный мир в пятнадцать лет, толком не успев поцарствовать, но было известно, что он попал под влияние противников своего деда. С его смертью, последовавшей в 1730 году, пресеклась мужская линия дома Романовых. Его преждевременный уход, невозможность возложить на него прямую ответственность за состояние дел в стране и приписываемое ему неприятие политики Петра стали достаточным основанием для того, чтобы молва наделила его чертами доброго царевича. С самого момента его смерти заговорили о том, что он был убит; впоследствии распространились слухи о его чудесном спасении. Вплоть до середины 1760‐х годов он продолжал оставаться героем легенд. Так, в 1765 году был схвачен некий Иев Евдокимов, солдат, дезертировавший еще в 1747 году и с тех пор живший среди старообрядцев Нижегородской губернии, которым он в конце концов признался, что он Петр II. Он утверждал, что, вопреки официальной версии, не погиб: его якобы замуровали в колонну итальянского королевского дворца, где он томился двадцать четыре с половиной года, получая пищу через щель в стене, пока его наконец не спас Святой Дух. Крестьяне, поверившие его словам, поспешили воспользоваться его присутствием, чтобы попросить императрицу о снисхождении к раскольникам и снижении налогов. Когда Евдокимова объявили в розыск, он сдался властям, сказав во время следствия, что ничего не помнит о своих родственных связях. Он объяснил, что выдавал себя за Петра II лишь для того, чтобы добыть себе на пропитание. Екатерина II приговорила его к битью кнутами в каждой деревне, где он смущал народ, и к пожизненному заключению в монастырской тюрьме (последние отличались особенно суровыми условиями) в Сибири, запретив кому-либо к нему приближаться. Одновременно с этим в количестве пятнадцати экземпляров был отпечатан манифест, который надлежало оглашать только в тех местах, где самозванца должны были сечь кнутом, что красноречиво свидетельствовало о стремлении всеми силами предотвратить разрастание самозванческих настроений.
