***
Не знаю через сколько пришел в себя, но солнце, безучастное к стычкам жуков, оставалось все там же.
Я был полностью разбит и изувечен. Микротравмы облепили голову пульсирующей сетью, моды уже вовсю трудились, точно в попытке загладить вину.
Привычно боль ушла в фон.
Страшно представить, как себя ощущал бы без “перьев” модификаций. Скорей всего никак – сознание разметало бы в тьме беспамятства.
Один глаз почти не видел. Его залепила рыжая пленка, наверняка фантомная.
Нос отказывался работать. Зубы зудели, а в ушах то и дело появлялись призрачные отзвуки: шепотки, разрывы, грохотанье и смешки – но даже такое состояние, без чужого давления, ощущалось блаженством.
Тело Идола лежало там, где и упало. Меч торчал, вбитый в череп на ладонь.
Оранжевый цвет сошел с глаз, малец смотрел в небо пустым взглядом. Лишь рыжие точки по краю белков и ссохшийся барельеф метки напоминали о том, что тело было захвачено.
На алтаре – каменном выступе – рыжее семечко все еще пульсировало, но тускло, без былого энтузиазма.
Поднял мушкет.
Руки тряслись, пальцы слушались плохо – их, как и саму кисть – то и дело выворачивало судорогами, но, чтобы раздробить прикладом семечко владения хватило.
Оно лопнуло как перезрелый фрукт, оставив желто-бурую вонючую жижу, медленно сползающую по зеленому граниту. Скол мыслеформ – образ дофа, так же лениво сползающего в глотку. Чуть не вывернуло опять. Потянуло гнилью, сладостью и сероводородом даже через закупоренный нос.
Сплюнул, выдохнул, зажмурился.
Отзвуки в ушах пропали.
Жив.
И в своей голове я один.
Наслаждение… но и его через четыре секунды срезали моды. Они жестоки и непреклонны, но правда в этом есть. Я все еще в опасности. И как бы мне не хотелось проверить Звездочета, в начале – дело.
Оружие.
Темное ложе и приклад. Эхо удивления прошлось по шаблону – из подлинного дерева.
Провел ладонью по стволу – примитив-сплав.
Практически новое.
Тяжелое для человека. Килограммов девять, но для меня в здоровой форме пойдет. От приклада до кончика ствола целых полтора метра; не больно и удобно будет обслуживать. Понизу закреплён тонкий шомпол. Ударный замок прорастал из боковины, прямо над спусковым крючком. Был он исполнен в виде бронзовой зубастой змейки; рядом с замком располагался грязный патрубок.
Удовольствие прошлось волной, а затем ушло в фон срезанное. Моды оставались безжалостными.
Пошарил по кармашкам патронташа: вот патрон в бумаге, вот капсуль. Теперь самое важное.
На перезарядку ушло больше двух минут. Пальцы не слушались, да и обвыкался. Очень не хотелось, чтобы мушкет оказался поврежден настырной профанской грубостью, да и капсуль все не удавалось насадить на патрубок.
Я смеялся над собой, над пальцами, над неловкостью победы и был во всем этом какой-то нездоровый надрыв. А в сотне шагов умирал Звездочет. Если уже не умер.
Теперь меня так просто не взять.
Примитив, но в рамках своих задач чудовищно эффективен.
Звездочёт не даст соврать.
– Каков красавец, – голос свой узнать не удалось.
Поморщился, я порядком оглушен: правое ухо ни бездны не слышит.
Знание вторглось внезапно: дхалы, когда их принимали фуркаты, участвовали с такими или примерно такими мушкетами в благородной охоте, наравне с местными. Выходило я уже стрелял из подобного. И опять мысль, насмешливая, ироничная:
А из чего я вообще не стрелял?
Снял жилетку патронташа с Джехана и закрепил на панцире. Личина повисла промеж ног. Осмотрел карманы штанов – пусто. Осторожно вытянул из головы покинутого меч. Повернулся, чтобы осмотреться, и услышал звук: знакомое до боли гудение. Тихое, но настойчивое.
Возле разбитого алтаря Идола, над ним, завис черный ромб размером с три сложенные стандарт-монеты. Он перетекал с места на место. Из ромба торчали немыслимо тонкие ложноножки. Мысленный скол, выглядело как рыбацкая леска.
