профессор. В другую клинику перейти также не пожелал.
— Я здесь корнями врос, матушка Галина Ивановна,— заявил он, зайдя раз вечером на стакан чаю. — Вы работайте себе на здоровье. За меня не беспокойтесь. Дисциплина у вас военная. Хвалю. Скальпелем владеете не хуже меня. Весьма и весьма этому рада. А я, — он вытянул свои худые со вздувшимися венами руки, — я уже не тот. До войны эти руки ни разу не подводили меня, а сейчас того и гляди дадут осечку. Ничего не поделаешь. Если доверят вести одну из палат — соглашусь с превеликим удовольствием. А чтобы не скучно было, по-стариковски займусь студентами. На них и поворчать не грех, а я, признаюсь, ворчливым сделался...
Ворчал Кондратий Степанович, конечно, не на одних студентов. За малейшую провинность от него доставалось каждому. Но как ни строг был старик, в клинике его любили. К нему не стеснялись подойти с жалобой или просьбой, и не было такого случая, чтобы он кому-либо не помог.
Сегодня, видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, и Агничка не завидовала провинившемуся. «Интересно, что же стряслось?» — подумала она, неохотно отходя от двери. Как на грех, и профессор уехал надолго в научную командировку. Мать, оставшаяся вместо него, должна отвечать за каждый малейший промах своих коллег.
А в клинике и в самой деле произошла крупная неприятность. На рассвете потерял сознание тракторист Терентьев, которому несколько дней назад была сделана операция хирургом Ранцовым. Тракториста доставили из отдаленного района со сложной травмой черепа. Трудно было сказать — операция прошла ли неудачно или же наступило послеоперационное осложнение. Ночью дежурил молодой, неопытный врач. Заметив ухудшение в состоянии больного, он сразу же позвонил Ранцову. Хирург прийти отказался. Поступок Ранцова возмутил всех работников. С незапамятных времен для каждого врача есть твердое правило — если ты нужен возле больного, то забудь о своих личных делах.
— Как же так получается, мой дорогой юноша? —удивленно спрашивал Кондратий Степанович Ранцова. — Весьма и весьма непонятно. Вы ведете больного, отвечаете за его состояние и отказались явиться? Прооперировали — и думаете, дело с концом? Может быть, считаете, что тракторист не заслуживает внимания? Птица, мол, неважная, из деревни, и так сойдет? Подштопал, и достаточно. А не ошибаетесь ли вы, мой дорогой?
Как всегда, в минуты гнева синие глаза старика казались совсем темными и угрожающе поблескивали.
Врачи и сестры молчаливо посматривали на сидевшего за столом Ранцова. Он не оправдывался. Было заметно, как вздрагивали его длинные, красивые пальцы, которыми он теребил лежавший перед ним листок бумаги. Холеное лицо, на котором резко выделялись смоляные баки и слишком румяные полные губы,. выражало недовольство, смешанное с нетерпением. Он изредка вскидывал глаза на Галину Ивановну, словно упрашивал ее остановить расходившегося не в меру старика. Галина Ивановна не замечала этих взглядов и сидела в глубокой задумчивости. Сегодня она выглядела почему-то особенно бледной и уставшей, точно провела бессонную ночь.
— Так-то, мой дорогой! Тепла к людям побольше! Думать о себе поменьше!
Вытащив из кармана халата большой платок, Кондратий Степанович устало вытер потный, покрасневший от напряжения лоб.
В ординаторской зашептались, кто-то вполголоса заметил, что время давно вышло и пора идти на обход, Галина Ивановна поднялась. Вслед за ней осторожно задвигали стульями остальные. Ранцов вскочил и услужливо подал ей лежавший на столе фонендоскоп.
Галина Ивановна поблагодарила легким наклоном головы, а затем сухо и раздельно произнесла:
— Хирург Ранцов за недопустимое отношение к больному завтра в приказе получит взыскание.
И, давая понять, что линейка закончилась, быстро направилась к двери.
* * *
Обход начался с шестой или, как ее называли, «чистой» палаты. Больные в нее поступали сразу же после операции, а затем, через определеный срок переводились в другую — «выздоравливающую».
При появлении врачей, сестер и студентов разом смолкли голоса. Две головы приподнялись с подушек, а третья, вся забинтованная, издали походившая на огромный кочан капусты, не шевельнулась.
Молоденькая сестра, поправив кокетливо повязанную косынку, остановилась возле первой койки, раскрыла одну из принесенных с собой папок.
— Как себя чувствуем, Семенов? — спросила Галина Ивановна, заглядывая в листок, развернутый перед нею девушкой. Студенты придвинулись ближе.
Семенов скучающе и недовольно скосил глаза на свою ногу в гипсе, уложенную в неподвижной раме.
— Скоро домой отпустите? —вместо ответа спросил он.
Агничка заметила, как у матери в довольной улыбке дрогнули углы тонких строгих губ.
Несколько дней назад этого молодого человека доставили в карете скорой помощи и сразу же положили на операционный стол. Тогда он смотрел на всех большими молящими глазами и еле слышно повторял:
— Спасите ногу! Спасите ногу!
Положение его было настолько серьезным, что хирурги колебались. Ранцов шепотом настаивал на ампутации ноги, Кондратий Степанович медлил выносить заключение, лишь пытливо посматривал на Галину Ивановну. А она, чуть вытянув перед собой тщательно промытые руки, все еще раздумывала. Казалось, она ничего не слышала и не замечала.
Конечно, более легкий и безопасный путь был тот, который предлагал Ранцов. Хирург мог быть совершенно спокоен и чист совестью, потому что поступил бы правильно. Ранцов повернул уже голову в сторону разложенных на столике инструментов, словно примериваясь к ним глазами.
— Перчатки!—вдруг бросила Галина Ивановна, подставляя руки подоспевшей к ней практикантке. — Наркоз!
Кондратий Степанович довольно мотнул головой в белом нахлобученном колпаке, громко задышал и осторожно потеснил плечом Ранцова.
— Нуте-ка, мой дорогой...
Ранцов принял от сестры белую, пахнущую наркозом маску, наложил ее юноше на лицо, заставил его глубже дышать. Подождав немного, Добавил еще несколько капель эфира.
— Заснул, — проговорил вполголоса Ранцов, и в операционной произошло быстрое движение — хирурги заняли каждый свое место. Агничка придвинулась ближе к уснувшему.
Замелькали блестящие инструменты. Под руками Кондратия Степановича начала вырастать сверкающая гирлянда кохеров, похожих на ножницы. Ловкие пальцы матери уверенно что-то ощупывали в ране, подрезали, порой извлекали мельчайший, едва приметный на глаз кусочек порванной ткани или раздробленной кости. «Ножницы, кохер, люэр»,— слышался ее тихий, спокойный голос. Иногда пальцы матери приостанавливались, она бросала короткий взгляд исподлобья на своего старого коллегу и, получив в ответ одобрительный кивок, продолжала работу. На ее лбу, возле кромки докторской шапочки, начали появляться мелкие бисеринки пота. Да и у Кондратия Степановича в глубокой складке меж стиснутых бровей поблескивали светлые частые точечки.
Операция длилась так долго, что к горлу Агнички подступила тошнота. И когда ей стало казаться, что дальше терпеть невозможно, еще минута, другая —и ей придется уйти из
