допускал грубые ошибки при характеристике Германии. Так, в беседе с Г. Стассеном он утверждал, что в этой стране «экономикой управляли военные». Десятки вопросов остаются для военной историографии тайной за семью печатями. Был ли личный состав вермахта единым в идейно-политическом отношении? Раздаются старые голоса против дифференцированного подхода к этому предмету. Какими были взаимоотношения Гитлера и его генералов? Как относились к пакту от 23 августа различные политические и военные круги Германии? Насколько значительными были разногласия в германском руководстве относительно дальнейших действий после завершения начального периода войны (на Москву или Киев?). Как проходила дискуссия Гитлера и ряда его приближенных о перемирии на Восточном фронте?
Война — процесс многосторонний, по меньшей мере двусторонний, ее и нужно показывать лишь как взаимодействие во времени и пространстве воюющих блоков, противоборство их вооруженных сил, экономического, идеологического и иных потенциалов с учетом их важнейших характеристик, в их развитии от начала войны до ее окончания. «Нельзя писать о падении Берлина, забыв о Минском шоссе сорок первого года», — требовал Симонов. Однако до сих пор описывают почти исключительно героическую сторону войны. Война — чрезвычайно сложное явление. Самая высокая поэзия там причудливо переплеталась с самой низкой прозой. Нужно быть безнадежным идеалистом или лжецом, чтобы называть такое мнение о войне «очернительством». Односторонность проявляется в самых различных случаях. В этом духе пишут о происхождении войны, позиции Англии, Франции, СССР на московских переговорах 1939 г.; будто бы западные державы действовали сплошь негативно, СССР — только безукоризненно; рассматривают эти переговоры в полном отрыве от проходивших одновременно с ними секретных советско-германских переговоров. Ряд историков вслед за Сталиным считают, что пакт 23 августа был выгоден лишь СССР. Другие впадают в противоположную крайность.
Односторонне оценивают ход войны, различные битвы, сражения. Уделяют внимание лишь победам Красной Армии, обходят молчанием ее поражения. То же характерно и для освещения источников победы. Среди канонизированных впоследствии военной историографией пяти «постоянно действующих факторов», решающих судьбу войны, Сталин не нашел места пространству и времени[134]. Не избежало идеализации и освещение итогов войны. Жестокие потери СССР или занижаются, или упоминаются вскользь. Вопрос об ответственности за эти потери обходят молчанием. Пишут об «ущербе, нанесенном нашествием»[135]. Однако в этом повинны не только «пришельцы». Аналогичным образом рассматривается возникновение «холодной войны». Часть авторов воздерживается отвечать на вопрос о ее виновниках, сообщалось о «резком обострении отношений между бывшими союзниками по антифашистской коалиции», другие возлагают ответственность только на западные державы[136].
Односторонне отражена роль народа и личности в войне. Народу, как безликой массе, посвящены общие пустые фразы, если не считать описания подвигов нескольких десятков лиц, заимствованного в основном из пропаганды военных лет.
Односторонний подход проявляется в широко распространенных в военной историографии противопоставлении узкоклассового и национально ограниченного общечеловеческому, упрощенстве. Так, в стане коллаборационистов всегда «оказывались» исключительно бывшие помещики и кулаки. Авторы книги под редакцией С. Тюшкевича[137], объяснили истоки экономического поражения государств-агрессоров прежде всего реакционными политическими целями войны и пороками социально-политической и экономической систем. Однако США и Англия имели в принципе такую же социально-экономическую систему, но оказались в числе победителей. Дело, разумеется, главным образом в том, что блок агрессоров обладал несравненно меньшей экономической силой, чем их противники в капиталистическом мире. Это подчеркивалось еще на XVIII съезде ВКП(б). Нападение этого блока на СССР лишь усилило антифашистский фронт. Между прочим, во многих трудах западных историков довольно четко выражена мысль: причина поражения Германии кроется в недооценке сил противников, особенно Советского государства.
Классовая природа участвовавших в войне стран, характер экономического строя, политические цели войны обусловливали направленность и масштабность экономических усилий, последовательность проведения военно-хозяйственных мероприятий, утверждают далее авторы книги. Но наибольшей «масштабностью экономических усилий» отличались СССР, США, Германия, страны, резко отличавшиеся друг от друга именно «классовой природой и политическими целями». В другом разделе книги читаем: «Наряду с количественной оценкой материальных потерь большое значение имеет учет их социальной стороны, обусловленной общественным строем воевавших государств и их целями». Однако потери СССР были наибольшими. Как же объяснить это, учитывая его цели и строй, который, по мнению авторов, был самым передовым?
В духе вульгаризированного классового подхода оказался в полном забвении и геополитический фактор, игравший исключительную роль в истории СССР, особенно в 1941–1942 гг. Страну во многом спасло ее пространство. Лишь в последнее время начинают признавать это. Так, в частности, вышел на авансцену евразийский аспект советской внешней политики. Роль географического фактора была хорошо понятна ведущим представителям русских исторических школ XIX в., то есть Сталину вследствие его полуобразованности просто было не дано усвоить истину, доступную его современникам. Вне названного фактора истолковывал он, в частности, источники победы советского народа. Идеологически обусловленная односторонность никогда не проходит бесследно. Так, в СССР замалчивалась, например, определенная роль американских войск в освобождении Чехословакии. Ныне на этой почве паразитирует внешне противоположная, по существу столь же ложная тенденция — преуменьшение роли СССР[138].
Антитеоретичность военной историографии проявляется в преобладании мелкотемья. Покажем это на примере «Военноисторического журнала» при Филатове в качестве главного редактора. Чего только здесь нет — куски «бериевской» темы, отрывочные сведения о польском генерале В. Сикорском и советском дипломате И. Майском, поездах Николая II и Л. Троцкого, детях И. Сталина и Н. Хрущева.
Антитеоретичностью объясняются отрицание альтернативности исторического развития. Во время войны ход событий во многом зависит от тех или иных решений руководителей. При полной и честной информации правильность этих решений достаточно четко прослеживается. Они и их результаты не отделены десятилетиями. Однако военные историки, как правило, не имели понятия об изучении альтернатив, и на рубеже 80—90-х гг. они были застигнуты врасплох. Об уроках истории весьма многозначительно говорилось. Но обществу предлагали лишь глубокомысленные сентенции, вроде: за предотвращение войны нужно бороться, пока не заговорят пушки; без серьезной экономической подготовки нельзя победить[139].
Запрет действовал вплоть до XXVII съезда КПСС. Считалось, что путь, избранный «великим кормчим», — единственно верный, что все решения были обусловлены некоей железной необходимостью. Безотказно действовали и конкретные суждения «вождя». Так, в речи на предвыборном собрании в 1946 г. Сталин утверждал, что вторая мировая война «возникла, как неизбежный результат развития мировых экономических и политических сил на базе современного монополистического капитализма». Он упоминал «ошибки» тех или иных государственных деятелей, но снова и снова подчеркивал, что предотвратить войну было невозможно. Так этот научный вопрос был закрыт на многие десятилетия. До сих пор им никто всерьез не занимается.
Исследователь, не скованный догмами, встречает альтернативы буквально на каждом шагу: был ли неизбежен отход Красной Армии
