отношением, что мать – дама достойная, а не чумичка с крышей на пожелтевшей резинке, поехавшей куда-то в непонятном направлении.
– А ты музыку-то пишешь, или завязал? – нарушил молчание Борис.
– Завязал. Изредка настроение нападает. Но всегда ненадолго. Ничего написать не успеваю, – и Митя печально усмехнулся.
– А где хранишь? – Борис старался интересоваться делами племянника: чисто формально, чтобы поддержать разговор.
– В сети, где сейчас все хранят....
– Ты бы сайт себе сделал.Ты же спец – компьютерный гений.
– Да нечего там размещать, только обрывки, да и то двухлетней давности.
Выпили ещё по рюмке, Митя засопел носом, Борис тоже размяк, даже челюсти перетирали питательное топливо уже без прежнего энтузиазма, а скорее похоже на коров или за ради просто утилизации. Но при этом он косил взглядом на почти пустую бутылку, по видимому, прикидывая, бежать ли под дождём за следующей…
– Так ты планируешь сначала к матери, а потом куда? – Митя смотрел в пол, выпитое давало о себе знать.
– В Северную Каролину, автобусом… сначала дружка навещу. Потом работать…
– Помнишь, как мы с матерью… к тебе на стоянку – у реки… приезжали? Классно потусили…
– Да, я тогда ещё неделю после вас на каяке плыл… небось Людка рассказывала?
– Рассказывала… Ага! Конечно… Она тоже хотела, да надо было на работу возвращаться.
– Да, она говорила, что у неё там с дизайнершей – хозяйкой какая-то мутная история приключилась. Та вроде её уволила… за прогулы, а потом, когда Людка уже начала получать пособие – снова позвала… Так ей удалось всего месячишко, нахаляву получая доллары, отдохнуть.
– Останешься? Я спать.
И Митя медленно поплёлся к кровати. А Борис продолжил доедать…
Изменение самочувствия
Очередной день клонился к закату. Сидеть на привязи стало привычно, жалость к себе улетучилась как будто её и не было. Эмоции переживаний вообще сделались не обязательными, но лишь внешними гостями, которых можно впустить, а можно и нет. К тому же они и стучались всё реже и реже. И по-факту, Лю Лю довольно часто обнаруживала, что эмоции превратились в некую противоположность.
Теперь к ней часто заступали эмоции как раз удовольствия и тишины: когда её не трогали, то появлялось нечто родственное тихому кайфу. А когда прерывали, проделывая с ней какие-либо манипуляции, то отношение к этому походило на безразличие. Вроде того как если бы она стала куклой, с которой играют. То по-доброму, то со злобой. Но это больше не задевало.
К счастью, мучители не доставляли нестерпимой физической боли. А если – возможно – всё же доставляли, то, вероятно, предварительно вкалывали что-то обезболивающее, потому что физическую боль она чудесным образом чувствовать перестала. Теперь ни наручники на покрасневшей коже больше не мешали, ни удары прутом по заднице или по плечам… Следы на коже оставались, и удары чувствовала, но боли как таковой – не ощущала.
Это удивляло. Но одновременно, как-то до странности, тоже не волновало. – Нету боли? Так это только хорошо! И дни теперь проходили быстро, и как будто «жизнь налаживалась»…
Точно как в анекдоте. Мужичок один окончательно дошёл до ручки, и уже всё – решил житуху послать ко всем чертям, на полном серьёзе накинул петлю на шею, стоит на стуле – окидывает последним взглядом жилище, вспоминая, что терять ему больше нечего: с работы давно выгнали, жена ушла, квартиру продала, ему нужно за сутки покинуть помещение, денег нет, жрать нечего… – нет ни единого резона задерживаться, и мужичок прощается навсегда. И тут – взгляд падает на стакан, дно которого розовеет парой капель недопитого… Недолго думая, мужичок спрыгивает со стула, скинув петлю, и выворачивает в рот остаток роскоши былой, открывает холодильник и – видит полу-смятый бычок от сигареты, прикуривает от плиты, затягивается – и?
– Опа-на! А жись-то – налаживается! – произносит он, счастливо втягивая дух из спасительного окурка!
Так и для Лю Лю – жизнь, похоже, пошла на поправку! Она больше не находила дискомфорта.
И казалось: – нашла себя. Наконец-то! Признала своё законное место.
Теперь она довольно поглощала втыкаемую в горло кашу – прежнюю размазню, подставляла губы, чтобы их вытерли, когда кормление закончивалось. Подставляла запястья, чтобы надели наручники, сняли наручники. С радостью одевала платье, какое подавали для шоу, следовала приказам, согласно сценарию – её всё устраивало.
Стивена она больше не ждала, даже если отмечала проходящего мимо, или когда подходил послушать при помощи медицинского стетоскопа, измерял приборчиком давление и приносил лекарство. Они не разговаривали.
Ничего такого больше не задевало, не травмировало, вообще не интересовало.
С какого-то момента Лю Лю обрела покой и находила свой тихий кайф всякую минуту, когда могла в него погрузиться. И довольно мало событий этому мешало. Например, если нужно было исполнять приказания, то кайф просто отставлялся в сторонку – вроде зонтика, возвращалась и снова он уж тут как тут.
Она по-прежнему могла думать, анализировать или вспоминать события. Только не всегда могла припомнить, когда событие произошло. Время как бы потеряло значимость, перестало восприниматься линейно. Так событие, произошедшее в начале плена могло повторно подняться из памяти по-прежнему свежим и недавним. И наоборот: пару часов назад случившееся не имело ни значения, ни энергетического заряда. Как только событие кончалось – оно попадало в общий мешок подобных, где любое из них существовало наравне с остальными. Но только одни имели большой размер, а другие крошечный. И от неё зависело, какое вспоминать – можно было достать вслепую, что попадётся, и провести часик-другой воспоминаний, но можно доставать уже понравившиеся «файлы» и рассматривать выбранную серию.
Лю Лю, казалось, обрела власть избирательного исследования файлов из собственной памяти.
И могла развлекаться так часами, потому что времени для развлечений у неё было очень много. Между «процедурами» – не то опытами, не то подготовкой к главному – она продолжала верить, что её, говоря языком образов, кошерно готовят к жертвоприношению. ЛюбЮт – перед тем как…
А раз так – её дело наслаждаться последними отпущенными ей денёчками.
– Ну как сегодня себя чувствуем? – подвалил незаметно в голубом халате Гадкий.
Лю Лю кивает головой, всем видом показывая, мол, отлично – без проблем.
Гадкий, давно привычный как тиканье часов, не вызывает никаких эмоций. И зачем бы они ей сдались эти дурацкие эмоции? От них всю жизнь только головные боли, а радости – с гулькин нос. Она даже начала уже подумывать: а не начать ли снова говорить? Но пока внутри спокойно молчало – пускай тебе… Лю Лю не хотела торопить события. Её, наконец, всё устраивало. Впервые
